Она друг Пушкина была. Часть 1 - [74]

Пока ухаживание Дантеса было окрашено ореолом пылкого и романтичного чувства, Наталья Николаевна утаивала от Пушкина какие-то подробности этого романа, оберегала себя и мужа от страданий и вспышек его мавританской ревности. Но теперь всё изменилось — оба Геккерена переступили порог приличия и принуждали её к адюльтеру. В тот момент она напоминала птицу в силках — беспомощно билась, пытаясь выбраться, и всё больше запутывалась в тенётах. Вот тогда она воззвала к своему хранителю. Пушкин решительно начал действовать. Именно с этого момента — а это было 4 ноября, день получения анонимных писем — роковая рулетка вышла из повиновения и завертелась с бешеной, уже неподвластной игрокам скоростью. Княгиня Вяземская, пользовавшаяся интимной доверенностью Пушкина (характеристика Щёголева), — единственная из всех друзей была посвящена Поэтом и Натальей Николаевной (именно к ней приехала Пушкина после сцены в доме Полетики) во все перипетии этого фатального романа. Обо всём этом знал ещё один человек — Александрина Гончарова. Но, скрытная по натуре, она, конечно же, молчала. К тому же для неё вся эта история была сугубо семейной. Она никогда не позволяла себе выносить сор из избы. Все эти подробности, но, к сожалению, уже после смерти Пушкина, могли узнать от Вяземской Карамзины и другие друзья Поэта. Узнал и пребывавший до этого в неведении — и от супруга утаила тайну княгиня Вера! — князь Вяземский. Накануне дуэли он сказал (по незнанию, по преступному легкомыслию не желать ничего знать!), что закрывает своё лицо и отвращает его от дома Пушкиных. После смерти Пушкина заговорил и Жуковский, которому царь поручил разбирать бумаги покойного. Но накануне дуэли только Вяземская из всех друзей Поэта была посвящена в подробности преддуэльных перипетий. В её руках были весы, на чаши которых она положила две драгоценные и взаимосвязанные вещи — культивированное веками дворянское понятие о чести и жизнь человека, причём какого человека! Увы! — перетянула первая чаша! И мы можем только горько воскликнуть: «Не хватило мудрости рассудительной Вере Николаевне!» Не сумела она повязать глаза повязкой, чтобы, не отвлекаясь окрестной суетой, вслушаться в единственно верный в подобной ситуации голос — голос сердца. Он подсказал бы ей — сколь ни велика стоимость человеческого достоинства, оно — плод духовного развития человека, так сказать, продукт его собственного натурального хозяйства. При роковом стечении обстоятельств им можно пожертвовать во имя другого, бесценного божественного плода — человеческой жизни. Достоинство и честь в этом случае становятся пагубным бременем предрассудков!

Я слышу возражения христианских моралистов. Знаю их аргумент, которым можно опровергнуть мою логику, — о жертве Христа, принесённой человечеству во имя его же очеловечения! Но речь идёт не о чести Пушкина, положенной на алтарь всё ещё не восторжествовавшей до конца справедливости. Жертва Пушкина бесспорна и не подлежит обсуждению! Именно она и сделала его величайшим сыном христианской эпохи! Речь идёт всего лишь о тайне, сокрытой княгиней Вяземской! О тайне, которая, будь она вовремя раскрытой, могла бы предотвратить беду.

Но вернёмся к другим «соломинкам» в вышеприведённом письме Дантеса к Геккерену. Из его содержания следует, что оно было написано на другой день после встречи с Пушкиной у княгини Вяземской. Судя по воспоминаниям супругов Вяземских о Пушкине (в записи Бартенева), это был последний визит к ним в дом всё ещё не помолвленного с Екатериной Дантеса:

Н. Н. Пушкина бывала очень часто, и всякий раз, когда она приезжала, являлся и Геккерен, про которого уже знали, да и он сам не скрывал, что Пушкина ему очень нравится. Сберегая честь своего дома, княгиня-мать напрямик объявила нахалу французу, что она просит его свои ухаживания за женою Пушкина производить где-нибудь в другом доме. Через некоторое время он опять приезжает вечером и не отходит от Натальи Николаевны. Тогда княгиня сказала ему, что ей остаётся одно — приказать швейцару, коль скоро у подъезда их будет несколько карет, не принимать г-на Геккерена. После этой встречи он прекратил свои посещения, и свидания его с Пушкиной происходили уже у Карамзиных[174].

Осенью 1836 г. княгиня Вера вернулась в Петербург в середине сентября из Норденрее. Свои приёмы в доме на Моховой открыла лишь в 20-х числах сентября. Следовательно, с этого времени там и встречались Дантес с Натали — конец сентября и весь ноябрь. Слёзы Дантеса, о которых он пишет в письме к Геккерену, — на улице принялся плакать, точно глупец — были вызваны не только мучительным разговором с Натали, но, безусловно, и обидой на княгиню, отчитавшую его, как нашкодившего мальчишку.

После этих уточнений можно попытаться вновь воссоздать ход событий, предшествующих первому вызову Дантеса на дуэль.

1. Октябрь 1836 г. — Натали получает весьма оскорбительное письмо. О его характере говорит сам Дантес в записке Геккерену: остерегайся употреблять выражения, которые были в том письме. По всей вероятности, именно его имеет в виду Геккерен в своём послании графу К. В. Нессельроду: