Она друг Пушкина была. Часть 1 - [120]
Увлечение императора красивой, но пустой графиней, по-видимому, было не очень серьёзным.
Я искала сведения о близости Л. Борх с Дантесом, а напала на царский след. Теперь можно раскрыть аллегорию пушкинского каламбура. Но для этого придётся сделать ещё одно отступление.
1835 год. Гоголь по совету Пушкина начинает работу над «Мёртвыми душами». Делится с Поэтом планами будущего произведения: Мне хочется в этом романе показать хотя с одного боку всю Русь. Не повесть, не сатиру, а именно роман о России задумал Гоголь и с воодушевлением принялся за работу. Ещё не выстроена композиция, не осмыслена до конца фабула, не придуманы персонажи, коллизии. Ясна была только идея произведения — Россия. Вдохновенно рождается её философско-поэтический образ — устремлённые в будущее, летящие по воздуху как натянутая струна медногрудые кони. Пушкин часто забегает проведать Гоголя, послушать новые главы. Они так любили барина. Бывало, снег, дождь, слякоть, а они в своей шинельке бегут сюда. По целым ночам у барина просиживали, слушая, как наш-то читал им свои сочинения, либо читая ему свои стихи, — вспоминал слуга Гоголя Яким. В один из таких вечеров Гоголь прочитал Пушкину только что написанную песнь о России. Ею он завершит первый том «Мёртвых душ».
Не так ли и ты, Русь, что бойкая необгонимая тройка несёшься? Дымом дымится под тобой дорога, гремят мосты, всё отстаёт и остаётся позади. Остановился поражённый Божьим чудом созерцатель: не молния ли это, сброшенная с неба? что значит это наводящее ужас движение? и что за неведомая сила заключена в сих неведомых светом конях? Эх, кони, кони, что за кони! <…> Русь, куда ж несёшься ты, дай ответ? Не даёт ответа. Чудным звоном заливается колокольчик.
Этот аллегорический образ России взволновал Пушкина. Он восхищённо повторял: «Эх, тройка! Птица-тройка, кто тебя выдумал? знать у бойкого народа ты могла родиться…»
Вернёмся вновь к эпизоду с Борхами. Не гоголевская ли «птица-тройка» вдохновила Пушкина на каламбур? Он увидел летящую навстречу упряжку — и молнией сверкнуло озарение: «Да ведь это сама Русь спешит мне навстречу! Вот кучер — её главный возничий, император. А вот и форейтор — верхом на передней лошади, он направляет движение всего цуга — ближайший к императору сановник». Кто он? Его имя следует искать среди интимных дружков Иосифа Борха. Среди людей подобной же репутации. Первое имя, которое приходит на ум, — Сергей Семёнович Уваров, министр народного просвещения, президент Академии наук, председатель Главного управления цензуры. Ну чем не форейтор? Не направляющий движение России к просвещению, прогрессу? Сей аллегорией Пушкин сказал Данзасу то, что было известно всему петербургскому обществу: Любовь Борх была любовницей императора, а Иосиф Борх — сожителем Уварова.
А следовательно, полученный Пушкиным пасквиль оскорблял не только Поэта. Он содержал грязный намёк на отношения царя с женою Иосифа Борха. Теперь понятнее, за что разгневанный император обозвал Геккерена гнусной канальей! Почему от голландского посланника отвернулся граф Нессельроде и назвал его человеком без чести и совести, нетерпимым в российском обществе. И почему так пеклась о бумагах Пушкина графиня Юлия Строганова — ведь там был пасквиль, к которому причастны её дети — Полетика и пасынок Александр. Всё вроде бы становится на свои места и получает логическое объяснение.
Трудно представить, чтобы эта приятная во всех отношениях дама, Любовь Борх — милая, застенчивая, заботливая и при этом прелестная с кучей поклонников — так низко пала и сожительствовала со своим кучером. Пушкин имел в виду другого кучера — самого императора. Скорее всего не она была тайной «Супругой» Дантеса. Но могла быть мимолётной возлюбленной или просто женщиной, за которой он походя волочился. Как, впрочем, и каждая из названных мной кандидаток — княгиня Елена Белосельская, графиня София Бобринская, Полетика. Но у этих трёх последних больше шансов быть той самой таинственной дамой, с которой Дантес находился в продолжительной связи.
Российская Мата Хари
«Ужель та самая Татьяна?»
Красота — венец Божьего творения. По могуществу она равноценна только Любви. И то и другое от Всевышнего. Потому мы, земляне, никогда не устанем преклоняться перед этими вершинами проявленного Бога…
Всё самое прекрасное, на что способна природа, было вложено в эту женщину: красота, ум, дарования. Не банальная — изощрённая, с небесной искрой красота: очаровательное — любуешься, но не налюбуешься — лицо, высокая, статная фигура, а голос, — может, в нём и было её всепобеждающее обаяние, — зовущий, влекущий, увлекающий. Она не просто, как все светские барышни, играла на фортепьянах и пела модные романсы — музыка была её стихией. Её литературный талант — изящный, отнюдь не дамский стиль, ясная, логическая мысль, восхитительная ирония — проявился, к сожалению, только в письмах. Она хорошо знала и понимала литературу и искусство, поэзию ценила как музыку. Всё было в ней в избытке. Как и бьющая ключом жизненность. А ведь только этой
