Она доведена до отчаяния - [23]

В середине школьного года прошел слух, что мои отец и мать умерли. Я не стала исправлять всеобщее заблуждение. Болезнь матери и подружка отца – это мое дело и больше ничье. В классе по успеваемости я была третьей, уступая только Лиэму Фиппсу и Кэти Махони (мисс Лилли ранжировала весь класс – каждого ученика – на доске с пометкой «Не стирать»). Однако когда она давала нам работу в командах, Розалия Писек, прыщавый Уолтер Кнапп и я всякий раз неизменно оказывались последними, кого называли капитаны команд. Такова цена личного пространства.

Однажды вечером мама постучала ко мне в комнату с пепельницей в руке.

– Занята? – спросила она.

– Учу вокабуляр. По пятницам мисс Лилли дает нам неожиданную самостоятельную.

– Годится, – сказала мать, рассматривая мой коллаж с доктором Килдером. – Когда-то это была моя комната.

– Бабушка говорила. – Я подумала открыть нижний ящик комода и спросить об Алане Лэдде, но не решилась. – Можешь спросить у меня слова, если хочешь.

Мать взяла у меня список и уставилась на него. У нее в глазах стояли слезы.

– Этот дом действует мне на нервы, – призналась она. – Твоя бабушка хочет как лучше, но…

– Ты не по порядку спрашивай, а вразбивку.

– Ладно, – сказала она. – Беспечный.

– Легкомысленный.

– Отъявленный.

– Мерзкий.

– Годится. Панацея.

– Лекарство от всех болезней.

Мать отложила тетрадь.

– Мы съедем отсюда, Долорес, как только я справлюсь по деньгам. Обещаю.

– Лекарство от всех болезней, – повторила я.

– От болезней, ага… Забавно, я провела там больше полугода, приводя себя в порядок, разбираясь, почему мой брак превратился в одно бесконечное извинение, и нашла истоки проблемы: когда он сел за руль треклятого «Кадиллака» старой Мэсикоттши. Дело в том…

– Ты слова спрашивать будешь?

– Извини. Парадокс?

– Парадокс?

– Парадокс.

– Пропустим, – сказала я. – Потом вернемся.

– Я же взрослая женщина, правильно? Я могу курить, если хочу, правильно?.. Я ненавидела каждую секунду, пока он работал на эту богатую тварь, но не осмеливалась высказывать недовольство. Знала свое место, ага… – Она вскочила и забегала по комнате, но остановилась и улыбнулась при виде своей картины с летающей ногой: – Понравилось?

– Неплохо, – ответила я. – Даже круто.

Мать провела кончиками пальцев по поверхности холста.

– Одну из моих работ повесили в столовой клиники. Натюрморт. Но эта мне показалась лучше. Моя любимая.

– А что такое репрессии? – спросила я.

– Что? – Мать вгляделась в мой список слов.

– Ты сказала, что это дом репрессий. Что такое репрессии?

Мать опустилась на кровать и улеглась на спину.

– Когда все держат в себе. Винят себя за все. Доктор Марки, с которым я работала, сказал, что моя проблема от воспитания в нездоровой среде. Оно вызвало у меня эмоциональный запор, поэтому мы с Тони… Это, кстати, слова врача.

– Бабушке не говори, – предостерегла я. – Она взбесится, как собака.

Мать погладила меня по щеке тыльной стороной руки. Прикосновение было прохладным.

– Знаешь, чего я боялась в клинике? Я боялась, что когда меня выпустят, ты уже изменишься. Но ты не изменилась. Ты все такая же.

В ее отсутствие я обезвредила сестер Писек и начала писать любовные стихи в моем запиравшемся на ключ дневнике. Если бабка расходилась не на шутку, я сбегала в тату-салон к Роберте выкурить сигаретку и изругать мою судьбу и жизнь. Мать не понимала, не видела, что я изменилась.

– Не допусти, чтобы это случилось с тобой, Долорес.

– Чего не допустить?

– Не позволяй гадить на себя другим людям. Никогда не становись личным унитазом для какого-нибудь мужика, как я… Все эти цветы, присылаемые ею после смерти нашего ребенка. Хватило же наглости… Чего-чего, а наглости у нее не отнять.

– Ты про кого говоришь?

– Про Мэсикоттшу. «Ты разве не напишешь ей письмо с благодарностью?» – спрашивал он. Я держалась из последних сил, отвоевывая каждый час, а он с этой… – Мать вышла из комнаты, высморкалась и вернулась. – Ладно, что было, то прошло. На чем мы остановились? Парадокс.

– Ситуация… Ситуация, которая… Ситуация, которая кажется противоречивой, но тем не менее является истинной. Как-то так.

Мы смотрели друг на друга несколько секунд. Я решила рискнуть.

Я протянула руку и забрала у нее сигарету. Мать смотрела, как я глубоко затянулась и выдохнула дым ей за плечо.

– Знаешь, тут есть две девчонки, – начала я, – Розалия и Стася Писек…

В начале весны сестра Маргарет Фрэнсис прервала наш урок, чтобы объявить «граду и миру» о конфискации тетради отзывов. Такие злонамеренные и нехристианские проделки, сообщила нам сестра, строго запрещены в школе Сент-Энтони, и любая ученица, которую застанут с этой тетрадкой, горько пожалеет.

Несколько дней я наблюдала, как красная общая тетрадь на спирали ходит по рядам, стоит мисс Лилли повернуться к классу спиной. На переменах девчонки украдкой передавали друг другу тетрадь, следя, чтоб этого не увидела монахиня, присутствовавшая на игровой площадке. Я, вечный аутсайдер, не знала, что такое тетрадь отзывов, но подозревала, что это как-то связано с сексом или популярностью.

– Долорес, окажешь мне гигантскую услугу? – умоляла Кэти Махони сразу после уроков в пятницу. Ее щеки горели, и она впервые за год произнесла мое имя. По коридору к нам шла сестра Маргарет. – Пожалуйста! Как подруга!