Она что-то знала - [38]
– А что вам нужно? – осторожно спросила Анна, заметив, что в поведении Марины стали слышны нервные, истеричные нотки, не в самих словах, но в резких поворотах головы, визгливых интонациях, судорожных жестах – она стала часто ломать пальцы и передёргивать плечами. Актриса устала, гостье надо было уходить – но она ничего не узнала по своему делу и всё-таки надеялась, что с устатку хозяйка о чём-нибудь проговорится.
– Вот что мне совершенно не нужно – это шпионы из Питера… мрр… ты мне не нравишься. То есть ты мне нравишься – и не нравишься… Зачем тебе Лилька?
– Хотела понять – почему, – ответила Анна.
Физически слабые люди несовместимы с актёрским трудом, и напрасно Анна изумлялась внезапной перемене в хозяйке: по лицу Марины прошла волна нервного оживления и она опять стала искриться и пульсировать, точно включился неведомый источник силы.
– Почему-у-у-у.. мычат коровы на лугу-у-у.. А потому, заинька моя, что надо уметь занимать себя, а не бомбардировать мироздание своими пре-ре-тензиями. Хор-р-рошо. Я тебе покажу одну штучку.
Марина задумалась, что-то припоминая, а затем метнулась наверх, в свои покои, и принесла шкатулку, из которой достала и протянула Анне несколько листков, вырванных из блокнота. Анна узнала почерк Лилии Ильиничны. «А, – подумала Анна, – там же в дневниках был пропуск, точно. Вот и отыскались листики…»
– Читай. Не всё подряд, а бегло. Чтоб схватить общий вид. Даю тебе ровно три минуты – и отбираю.
За три минуты Анна все-таки успела «схватить общий вид» под пристальным взглядом Марины, привычно и ловко считывавшей её реакции. Ровно через три минуты актриса забрала листки из рук Анны и спрятала их обратно в чёрную шкатулку. Даже на ключ её закрыла.
– Ну и как тебе?
– Марина Валентиновна, а откуда у вас это?
– Весной прибывает ко мне Лиличка, она здесь хлопотала по каким-то делам своего Фронта защиты. На прощание даёт мне вот это произведение своей больной головы. Прочти, говорит, без меня, говорит. Ой-ой… Я читаю это ку-ку, ничего, естественно, ей не говорю… Так и похоронилось это несчастное безобразие между нами, в приличном молчании…
– – Простите, но в том, что я успела прочесть, никакого уж особенного ку-ку не было. Речь шла о сильном травматическом впечатлении, которое Лилия Ильинична получила летом 196… года, когда вы приехали к Серебринским на дачу..
– Ах ты боже мой, сильное травматическое, фу-фу! Смех сказать! Просто обычные детские глупости, которые никогда никто и не вспоминает из нормальных людей. Кто из советских детей не играл в партизана и фашиста?
– Извините, насколько я успела понять, у вашего фашиста, то есть у вас, простите, и у вашего партизана, то есть у вашей подруги, были не такие уж нормальные отношения… то есть… я ужасно излагаю, но…
– Это всё было невинно, глупо, в шутку просто! Я шалила!
«Интересное у тебя представление о невинных шалостях, – подумала Анна, освоившая почерк Серебринской и успевшая схватить из текста довольно много деталей. – Заводить подругу в лес, ставить на колени и заставлять целовать себя в задницу., обхохочешься….»
– И она из-за каких-то дурацких игр, которые были при царе Горохе, вдруг обвиняет меня, что это из-за меня у неё сформировался какой-то «синдром жертвы». Да такого и нет синдрома вообще.
– Скажите, это было только тогда, тем летом? Больше не повторялось?
– Ни боже мой. Да меня завели тогда в пионерлагере на всякую чепуху, я приехала к Лильке вся вскипячённая, ну и надо было как-то разрядиться… Ничего больше никогда. Че-че-честное пионерское. Мы и не вспоминали ни разу. Что вдруг всплыло, откуда?
– И она вас не спрашивала о том, что вы прочли?
– Нет.
– Конечно, Марина Валентиновна, такие далёкие события не могли повлиять так уж непосредственно на решение Лилии Ильиничны, но ведь очевидно, что её душевное состояние… много свободного времени, копание в прошлом… могло усугубить…и в этой идее про синдром жертвы что-то есть…
– Я ни в чём перед Лилей не виновата. Точка. Отметаю. А если ты хочешь докопаться до того, почему она покончила с собой, то скажу тебе вот что. Я это прекрасно знаю.
– Что? Что вы знаете?
– То, что ты никогда не узнаешь, любопытная синица. Всё. У-у-у… Я падаю. Я устала. Мне завтра на репетицию, между прочим.
Марина опять выключилась, съёжилась, погасла.
– Сейчас я тебя провожу в гостевую комнату.. Господи, в глазах точно песок…
– А Миса ваша где спит?
– Миска в гардеробной, там диванчик есть, и ноутбук врублен. Курит травку, переписывается с какими-то чертями всю ночь… юность гения, так сказать… слушай, а может, она правда гений и всамделе всё прикончит, а? такие детки пошли, ох ты, такая эск… экспедиция тут у нас приземлилась, да не эти идиотки с пупками, а вот такие, как Миска… Лилька, гадина, хочет меня с собой утащить, Лимра, сволочь, что вспомнила, четыре лилии, а ты давай спи, а завтра со мной на репетуйку пойдешь. Скажу – что ты мой личный биограф… все, гуд бай. Ча-ча-ча.
В гостевой спальне было так же чисто, прохладно, бело-серебристо и декоративно, как и во всей квартире. Явный недостаток жизни, нехватку, так сказать, в среде обитания бактерий и микробов, наверное, компенсировала для хозяйки кудлатая Миска-нигилистка. Впрочем, звание «хозяйки» никак не лепилось к Марине… Видела бы она жилище своего бывшего супруга! Яков Михайлович поразительно наращивал хаос – положит газету на грязную тарелку, сверху опять тарелочку, потом опять журнальчик или квитанцию, тут же и ножичек найдется, рядом ложится полиэтиленовый мешок, на него очистки, а если ещё добавить несколько использованных чайных пакетиков – о, этот символ мусора, мгновенно обращающий в помойку любое маленькое пространство! – и рассыпать сахарный песок, и, пытаясь его убрать мокрой тряпкой, всё покрыть прелестной липкой плёнкой… А всё-таки у Яши было уютно. Грязно, смешно и уютно… Анна разделась догола и подошла к окну, откинув голубые шторы. Тут же луна, несколько оживившись, выглянула в просвет и залила гладкую, без единой родинки, кожу Анны одобрительным сиянием.
