Она что-то знала - [37]

И бунтарка гордо удалилась, откуда пришла.

Кто там идёт? Кто идёт? Тот, кто знает, что делать. У него в руках коробочка гвоздей. Будет ли он спать на них, распнёт ли кого или повесит на стену портрет любимого революционера – важно только то, что эти гвозди у него есть. А у вас их нет. А были. А выдавали. Весёлые, острые русские гвозди – заколачивать старьё в гроб. Что делать, такая у нас музыка. Джаз! Рок! Хряп! В гроб! И вдруг тихо, и всюду лысые, и нет юных и волосатых. Где музыка? Ушла в землю, подождите. Скоро прольётся гвоздевой дождь, и она снова взойдёт, бередя сердца инвалидов… да, было, было Солнце за нас и мы всегда знали, что делать, а потом сдурели, ожирели, полысели, заснули, напились, растерялись. В тяжёлых пьяных снах музыка хочет пробиться к нам – и не может…

– Видали? – вскинула Марина тонкие бровки. – Классная кошка, такая злобная! Я с ней отдыхаю.

– Отдыхаете?

– Конечно. Она же действительно, не поверите, но факт-факт, крякали утки: ни грамма не врёт…

– А вам нравятся люди, которые не врут, да? Вот и Лилия Ильинична была из таких, мне кажется.

– – Лили-лили… – вздохнула Марина. – Правда хорошо, а счастье лучше, вот в чём правда. Меня злило, что Лилька так быстро сдалась, ну, стала такой старой тёткой. Испугалась. Женщину в женщине съедает страх, вы согласны? Подумаешь, на пенсию вышла. Постриглась бы покороче, купила мотоцикл…

– Мотоцикл?!

– А хотя бы. Лильке бы пошло. Фрр! Поехали! А что? У нас в театре Галя Шмакова тоже мужа схоронила, закисла, с поломанными ногтями и в кофтах старушечьих начала ходить, у-у-у, думаем, всё, погасли костры пионерские. И тут она оп! – в шестьдесят один год за руль села, а через год замуж вышла за отставного мента. И бегает в джинсах, и премию оторвала за моноспектакль. Понимаете, проблему надо решать кардинально: выбрали не жить – очень хорошо, убирайте себя из пейзажа. Но если уж выбрали жить – так извольте не сдаваться…

– Так она и решила, как вы говорите, – кардинально, убрала себя из пейзажа.

Марина посмотрела синими глазами на Анну, закусила губку.

– Странно, я вот как будто всё время забываю об этом. Говорю о ней как о живой. Точно вырубает участок памяти…

– Четыре лилии…

– Четыре лилии – это нам письмецо.

– Письмецо о чём? – напряглась Анна.

– Так. О молодости. Об одной глупости, которую мы сделали. Нет, это вам совершенно ни к чему знать, и для вашей статьи о Лиличке не нужно. Тук-тук. Смерть пришла – и ушла из таверны… Знаете такую песенку?

– Знаю. Это «Малагенья», стихи Лорки, фрагмент из Тринадцатой симфонии Шостаковича.

– Я убита, – засмеялась Марина. —Такого не бывает.

– Почему? – удивилась Анна. – Я в музыкальной школе училась пять лет, собиралась на театроведческий поступать, а там на собеседовании спрашивали про любимого композитора, я и выбрана Дмитрия Дмитриевича. Я Тринадцатую знаю почти наизусть. «Три лилии, три лилии, три лилии… они на могиле моей растут…»

– «Мадам, посмотрите, потеряли вы что-то…» – радостно напела Марина.

– «Ах, пустяки, это сердце мое…» – подхватила Анна.

– Да-а-а, – покачала головой Марина, – мы с вами культуркой-то отравленные. Вот Миска будет комиссаром, так они нас всех к стенке поставят. «Напой, падла, Сорок пятую Гайдна! – Там-пам-пам-пам-пам-пам-па-рам-пам-пам… – Кончай его, робята…»

Конца виски не предвиделось.

13л

Целый новый ряд мыслей безнадёжных, но грустно-приятных…

Во время этого путешествия он как. будто вновь обдумал свою жизнь и пришел к тому же прежнему, успокоительному и безнадежному заключению, что ему начинать ничего было не надо, что он должен доживать свою жизнь, не делая зла, не тревожась и ничего не желая.

Лев Толстой. Война и мир

Там, снаружи, задул порывистый ветер и разорвал мглу. В окне появилась нарядная аппликация – перламутровая пуговица луны на клочке чёрного плюша. Луна заглянула к девчонкам и нашла, что всё обыкновенно, девчонки спокойны и немного пьяны. Поживиться было явно нечем – луну даже никто не заметил, не поприветствовал, и она, сердито бликнув на впалой щеке Серафимы Бирман, надменно скрылась за кулисами, как недооценённая актриса…

Еще в гримёрке Анна обратила внимание на то, что Марина опрыскала себя душистой водой из какого-то слишком крупного по женским меркам флакона, да и её щегольской чёрный пиджак был явно мужским, при том что сидел на её тощем теле превосходно. Посетив ванную, она убедилась, что Марина совершенно последовательна в своих действиях: все кремы и одеколоны, туалетные воды и шампуни были fm, for men.

– Марина Валентиновна, – спросила она осторожно, – вы, я вижу, предпочитаете… мужские вещи? То есть вот я, извините, посмотрела на полочках – туалетная вода и прочее…

– Вынуждена, дорогая моя! Вынуждена предпочитать!

– Почему?

– Потому что женские вещи – дерьмо, – спокойно ответила Марина. – Потому что они сделаны для идиоток и чёрт знает что туда для идиоток напихано. А себе они плохо не сделают!

Такое Анне никогда в голову не приходило.

– Удивлены? Странно, – сказала Марина. – Ведь это так очевидно. Вы замечали, что женскую косметику часто рекламируют знаменитые мордашки? Это приманка для ля-ля идиоток, которые действительно купят шампунь или крем потому, что такая-то пи-пи звезда якобы им пользуется. Но так не поступит почти что ни один мужчина. Он не побежит в магазин только оттого, что какой-то раскрашенный петух станет что-то нахваливать сладким голосом… Они покупают именно то, что покупают, – конкретную вещь. Попробуют, проверят, расспросят, уточнят и купят. А дамочки покупают не крем, не духи, не шампуни, не костюмы –