Savez-vous ce que c'est que d'avoir une mère? en avez-vous eu une, vous? savez-vous ce que c'est que d'être eu Tant, pauvre enfant, faible …. seul au monde… et de sentir que vous avez auprès de vous, autour de vous, au-dessus de vous, marchant quand vous marchez, s'arrûtant quand vous vous arrêtez, souriant quand vous pleurez, uue femme….. — non, on ne sait pas encore que c'est une femme-un ange qui est là, qui vous regarde, qui vous apprend à parler, qui vous apprend à rire, qui vous apprend à aimer!
V. Hugo.
Въ горячихъ и тѣсныхъ объятіяхъ материнской любви лежала почти бездыханная Зинаида. Это было ровно черезъ полтора мѣсяца послѣ страшной для нея ночи. Старушка хотѣла одушевить ее своими поцѣлуями и вызвать румянецъ жизни на ея мертвыя, блѣдныя щеки, тотъ румянецъ беззаботности и счастія, который нѣкогда украшалъ ея дѣвственность. Она съ ужасомъ смотрѣла на лицо дочери, которое такъ измѣнилось отъ горя, и жгучія слезы старушки одаа за другой падали на это лицо. Она читала на немъ всю исторію жизни несчастной, съ перваго дня разлуки съ нею, и ничто не ускользало отъ проницательнаго взора матери!
Когда Зинаида открыла глаза, когда чувства постепенно стали возвращаться къ ней, она еще крѣпче прижимала къ своей груди старушку.
— Это вы, матушка! вы! О, вѣдь это не сонъ? Не правда ли? Пощупайте, какъ бьется мое сердце… Это вы, вы! опять со мною! Вы ужъ болѣе не оставите меня, не правда ли?
И она несвязно лепетала ей эти перерывистыя слова, которыя невозможно передать, эти слова, вырывающіяся изъ души и ложащіяся прямо на душу, эти отрывки раздраженныхъ чувствъ, эти звуки, проникающіе весь составъ вашъ, которые нельзя опредѣлить и которыхъ невозможно не почувствовать, на которые нѣтъ отвѣта, но есть поцѣлуи.
И старушка цѣловала ее и, разглаживая ея шелковые волосы, смотрѣла ей прямо въ глаза.
— Мы такъ давно не видались съ тобой, такъ давно! дай мнѣ насмотрѣться на тебя. Безъ тебя мнѣ было очень грустно.
— И мнѣ также очень грустно, матушка!
Когда эти первыя минуты душевныхъ изліяній прошли, старушка посмотрѣла кругомъ себя. То былъ будуаръ Зинаиды; только ужъ не въ такомъ видѣ, какъ прежде. Все измѣнилось! Комната сохранила только свое названіе, но въ ней не было ни ковра, ни бронзы, ни картинъ, ни мрамора, ни этихъ дорогихъ и прекрасныхъ бездѣлокъ, которыя обыкновенно разбрасываются съ такою умышленной и привлекательной небрежностью. Лишь остатки дорогой мебели, не гармонировавшіе съ голыми стѣнами и вообще съ какою-то непріятною пустотою, были тяжелыми свидѣтелями прежняго великолѣпія.
Сердце бѣдной матери при этомъ видѣ сжалось невыразимою тоскою…
Время шло, и слишкомъ быстро, для обѣихъ: дочь отдыхала на груди матери, у нея теперь было родное сердце, отвѣчавшее на біеніе ея сердца, душа, сочувствовавшая ея душѣ. Мать съ мучительнымъ чувствомъ видѣла, какъ тайная болѣзнь, или тайное горе, съ разрушительною постепенностью дѣйствовали на Зинаиду, какъ потухалъ лучъ за лучомъ ея свѣтлыхъ очей, какъ исчезала свѣжесть съ лица ея. Обѣ онѣ дорожили каждой минутой и боялись разставаться другъ съ другомъ, будто имъ дано было свидѣться на краткій срокъ. Обѣ онѣ были грустны, и одна отъ другой скрывали грусть.
— Ты нездорова, другъ мой? — говорила ей однажды старушка — не послать ли за докторомъ? Сегодня ты что-то блѣднѣе обыкновеннаго, твои глаза какъ-то мутны. Какъ ты себя чувствуешь?
— Ничего, матушка, я здорова. Вамъ это такъ кажется. Ради Бога, успокойтесь… Ничего…
Она скрывала болѣзнь, которая уже давно таилась въ ней и начинала быстро развиваться.
Послѣ минуты молчанія она сѣла на диванъ возлѣ старушки и, придерживая одною рукой свою отяжелѣвшую голову, пристально посмотрѣла на нее. Лицо Зинаиды пылало румянцемъ. Она сжала руку матери въ своей рукѣ…
— Матушка! — произнесла она робкимъ, боязливымъ голосомъ. — Матушка! У меня давно лежитъ на душѣ такая-то тягость. Я до сихъ поръ не открыла вамъ… Выслушайте меня, но безъ гнѣва, ради Бога, безъ гнѣва, потому что я не буду въ силахъ перенести его…. О, я чувствую мое преступленіе, но что же мнѣ дѣлать?
И она закрыла руками лицо свое, чтобы удержать потоки слезъ.
— Что съ тобою, дитя мое, другъ мой? Зачѣмъ ты клеплешь на себя? Ты не можешь быть преступница! Нѣтъ! посмотри, глаза твои сохранили то же простодушіе, какое они выражали въ твоемъ дѣтствѣ. Я гляжу на тебя, какъ бывало, когда ты сидѣла на рукахъ моихъ, я держала твою головку, всю въ кудряхъ; волосы твои тогда были свѣтлѣе, я любовалась тобой и цѣловала тебя, и говорила: "О, Господь долженъ услышать молитву мою: она будетъ счастлива!"
Послѣднія слова старушка произнесла едва слышно, потому что горесть задушала ее.
Зинаида положила свою голову на плечо къ ней и цѣловала ея руки.
