Он же капрал Вудсток - [40]

— Отставить! Ты сломаешь себе шею или, вернее, тебе сломают ее эти фашисты-белополяки, а документы, чего доброго, потом окажутся фальшивыми.

— Ты веришь в шестое чувство разведчика?

— Как тебе сказать...

— А я верю. Я убежден в подлинности документов и готов пойти на любой риск, чтобы добыть их.

— Пожалуй, ты прав, тогда медлить нельзя — приступим к операции «Король черного рынка». Попов и Олег, наденьте фельджандармскую форму.

— Да разве на меня она налезет? — проворчал Попов.

— Димкина беда, — вставил Пупок, — что все двухметровые эсэсовцы еще в сорок первом под Москвой сгинули.

— Авось и налезет! Один из фельджандармов был огромного роста. Женя, останешься за меня. Послушай Лондон, тебе полезно. Только расскажи-ка мне подробнее, где нам искать этот сейф!.. И покажи на карте, где проживает «король».

— Туда километров двадцать с гаком топать, не меньше.

— Ничего, дотопаем и до свету вернемся домой. За продуктами тоже тридцать километров за ночь туда и обратно, в оба конца топаем.

Евгений провожал тоскливым взглядом товарищей. Щелкали затворы автоматов, Петрович ругал Димку Попова, уронившего в песок запасной рожок. Олег выпросил у Веры маленькое круглое зеркальце, чтобы при свете «летучей мыши» поглядеть на себя в форме фельджандарма.

И вот ребята ушли. Все смолкло. Только песок шуршит в конце туннеля, осыпаясь на солому под только что прикрытым люком. В тесной землянке вдруг стало просторно, слишком просторно. Сиротливо выглядят вещи, оставленные ребятами: учебники и словари немецкого и польского языков под общей редакцией Отто Юльевича Шмидта, полотенце Петровича, вермахтовское одеяло Пупка. Ушли ребята вроде и не на очень опасное дело, повел их осторожный и опытный командир, а сердце щемит, и обидно, что ушли друзья, а его, Евгения, оставили, как раненого или больного в санчасти.

— Ну что ж, Вера, — подавив вздох, нарушает тягостное молчание Евгений. — Давай послушаем Лондон, что ли.

Евгений включил приемник. Типичным для дикторов Би-Би-Си бесстрастным голосом англичанин читал в микрофон сообщение о продолжающемся обстреле Лондона и Южной Англии смертоносными ракетами. Лондон... Евгений любил этот город, город своего детства, любил его зеленые парки и памятники на площадях, тихие переулки со старыми домами диккенсовских времен, шумные улицы с двухэтажными автобусами и броскими комиксами в уличных киосках. В этом городе он ходил в школу для мальчиков на Райл-стрит, учился кататься на велосипеде в Гайд-парке, ездил с мамой смотреть достопримечательности Лондона и его окрестностей. Ходил с папой на могилу Маркса на Хайгетском кладбище. В этом городе — смешно и грустно вспомнить — он впервые, в десять лет, влюбился в девочку из советской колонии...

К утру Констант Домбровский не вернулся. Тревога охватила оставшихся в землянке.

— Чует мое сердце, что-то случилось! — подавленно произнесла Вера.

— Не разводи панику! — бросил ей Евгений, притворяясь вовсе не озабоченным. — Просто они не успели вернуться до рассвета, а днем Констант не станет шататься по здешним лесопаркам. Вот и все.

Послушав Лондон, он стал наизусть читать — для практики в произношении — стихи из «Чайльд Гарольда», потом Киплинга и Стивенсона.

А в голове против воли роились самые мрачные предположения. Ведь он, Евгений, ничего толком не знал об охране имения фон Ширера, да и путь к имению они не разведали как следует. Не нарвались ли ребята на засаду? Если что-нибудь случится, то это он, Кульчицкий, будет виноват. Раззадорил осторожного Константа, внушил ему, что нельзя терять времени, подбил на толком не подготовленную, сомнительную операцию. Констант впервые действует почти вслепую. Кому известно, хранятся ли у Ширера документы, подлинные ли они, водятся ли сейчас у «короля черного рынка» деньги, такой ли он дурак, что держит дома свои капиталы? Дьявольское уравнение со множеством неизвестных. Настоящая игра в жмурки. Можно ли рисковать друзьями на основании этого неуловимо-призрачного шестого чувства, капризной интуиции разведчика?

Чем больше он терзался, казнил себя, ломал голову над операцией, тем больше видел в ней прорех. Всему виной мальчишеский азарт, переоценка своих сил, отсутствие должного хладнокровия и обстоятельности, дилетантская торопливость. Уж и война кончается, а разведывательной мудрости так мало прибавилось за три полных года в тылу врага. Совсем недалеко ушел он, Евгений, от желторотого семнадцатилетнего новичка ноября сорок первого года.

В эти часы, когда Евгений жарил себя на медленном огне самокритики, мысль Константа, закончившего к утру операцию, работала в диаметрально противоположном направлении.

Значит, есть еще, Костя, порох в пороховницах, говорил он себе, ликуя. Зря, выходит, подавал ты после последнего задания в Польше то заявление начальнику разведотдела, в котором просил откомандировать тебя на фронт, в войсковую разведку. Ссылался на полное отсутствие опыта разведывательной работы в Германии, на слабое знание немецкого и польского. Втайне завидовал Женьке — он прилично говорил по-немецки, поляки принимали его за «варшавяка», он отлично владел английским, хотя перед вылетом в Германию никто не представлял толком, как можно будет использовать в неметчине этот его «инглиш». А главное, Женька еще в детстве жил за границей, подышал ее воздухом, акклиматизировался там.