Он увидел - [11]

Он попытался улыбнуться благодарно, но вряд ли получалось. Расплатившись и положив сверх стоимости еще десятку, прислушиваясь, как на дно души оседает еще одна свернувшаяся тяжесть, Григорьев спросил:

— А с машиной как?

— Миленький, да ты либо ни с кем не договорился? — очень удивилась Мария Константиновна.

— А у вас разве нет?

— Откуда же? Ну-к, ведь что… Вечер уж, казенную не возьмешь, с частниками только.

— Да, да, хорошо, пусть частник, — растерянно согласился Григорьев, соображая, как ему добраться через пустырь хотя бы до частника.

— Ну, ладно, чего гадать… Пойдем! — проговорила Мария Константиновна и легко подхватив обтянутую белым шелком крышку, двинулась через пустырь.

Григорьев поднял гроб за край, сделал несколько шагов — неудобно, било по ногам, да еще боялся замарать снежно-белую обивку. Пришлось, опрокинув, взгромоздить на голову.

Осилили пустырь, остановились в начале улицы. Игнашева сказала:

— Вон тот дом — крыша горбатая, хозяин пьяный был, когда крыл, — спроси там, парень веселый живет. Мне-то к нему не с руки, доченька моя его за порог выставила, а ты поговори. Ну, счастливо тебе.

Григорьев, придерживая ящик на голове одной рукой, другой подхватив крышку, подергался в поисках равновесия и попер к горбатому дому. Аккуратно составив свою ношу у ворот, постучался. Веселый голос велел заходить.

На крыльце Григорьева встретил русоволосый красавец в обшарпанных джинсах и в новенькой ярко-желтой рубахе.

— Привет! — первым поздоровался парень и приказал: — Пошли!

Повел в гараж, где стояли «Жигули», достал откуда-то бутылку «Старорусской», налил в два пластмассовых сосуда и молвил:

— Будем!

Григорьев придержал его руку:

— Поехать надо.

— Ну, и поедем! — сказал красавец и выпил. Указав на бутылку, пояснил: — От бати прячу, ему нельзя. Так что у тебя?

— На стройку надо. В Новую.

— Все — со стройки, ты — на стройку. Молодец!

— Гроб отвезти…

— А? — Парень посверлил глазами, расхохотался, хлопнул по плечу: — Молодец! Хорошо заливаешь! С чем гроб-то? — Он прыжками донесся до ворот, выглянул, хлопнул себя по коленкам, залился совсем весело.

— Класс! Признаю! Но — не пройдет! Так и скажи Митричу — не пройдет! — Похохотал. — Не на того напали, ага!

— Какой Митрич? Послушайте, честное слово…

— Актер, актер! Сказал же — признаю! Хороша домовина, хоть сейчас залезай… И оплатили? Или напрокат?

— То есть как напрокат? Оплатил, естественно!

— Номер! А где Митрич? Из-за угла выглядывает, дружок закадычный? Не пройдет! — восхищенно пропел парень и подмигнул: — Это он мне прошлого воскресенья простить не может.

— Воскресенья? Какого воскресенья? — пробормотал Григорьев, туго соображая и пытаясь проскользнуть в ворота.

Парень посмотрел с сожалением:

— Где он тебя откопал, темноту? В Новой, небось? — Снизошел, обнял за плечи. — Ну, так слушай. Я Митричу обед проспорил. На чем проспорил — не важно, но — проспорил. Ладно. И что? Беру корешей, сажаю в эту бандуру, подкатываю к Митричу: прошу обедать! А Митрич у нас, ха-ха, укачивается Митрич! Так укачивается, что плашмя лежит! Но — садится, марку перед всеми держит, думает — в наш забегай, через два проулка. А я что, лопух? Я его — в область, в настоящий ресторан первого класса, за девяносто километров.

Парень хохотал. Горло у него было чистое, розовое, все зубы целы. «Господи, — подумал Григорьев, — убью вот и пусть судят».

Парень оборвал смех, порыскал взглядом по лицу Григорьева, ничего не понял.

— Ну? Признавайся — Митрич прислал?

— Дайте мне пройти.

— Митрич?

— А пошел ты…

Парень уважительно отступил, но у ворот торчать остался, ожидал, что будет дальше.

— У кого тут еще машина? — спросил Григорьев.

— А вон! У четвертого дома отсюда… Эй, кореш, ты чего один-то, я помогу!

Парень с непонятным Григорьеву удовольствием подхватил крышку и, зачем-то сгибаясь в коленях, вроде вприсядку, поволок ее к сумрачному дому с крепкими, похожими на крепостные, воротами, громко и всполошно постучал железным кольцом в калитку и тут же ретировался, неопределенно усмехаясь, маячил издали.

Вышел обширный мужчина при усах и в майке — хозяин. Григорьев изложил просьбу:

— Отвезти бы…

Хозяин мельком взглянул на прислоненное к его воротам и при этом усек суету красавца в желтой рубахе у дальнесоседского дома.

— Отчего не отвезти. Можно отвезти.

— Я вам заплачу, — заторопился Григорьев. — Как скажете.

— Дак сказать что? Сказать можно.

— Сколько вы хотите?

— Сколько хочу… Четвертной, допустим, хочу.

— Ну, пусть четвертной, давайте!

— Пусть-то пусть… А если поцарапает? — спросил хозяин.

— Что поцарапает? — не понял Григорьев.

— А машину.

— Да отчего ее царапать?

— А когда грузить будем.

— Да чего тут грузить — я один поднимаю!

— А если сорвется? Машина-то новая, — сказал хозяин, поворачиваясь к Григорьеву спиной.

— Да заплачу я, если поцарапает! — воскликнул Григорьев и хотел удержать спину за трикотажную майку.

— А на кой мне! — сплюнул под ноги Григорьеву хозяин и запер калитку на засов.

На Григорьева накатила яростная тьма, он заколотил кулаками в дубовую дверь, закричал что-то сорвавшимся голосом — изнутри зашелся хриплым лаем остервенившийся пес.