Он строит, она строит, я строю - [3]

— Беги. А то досидишься, что штаны будут мокрые. Нету там никого, кроме курей.

Цыплята и вправду выросли, стали белыми и такими же непослушными, как Церька. Они подрывают свою клетку и разгуливают по всей Ржевке. Из-за них нас все соседи ругают.

— Забирайте своих проклятых дармоедов из моей капусты! А то я их живо топором-то оглажу!

Смешно — «кур из капусты» — как будто они в щи попали.

Бр— р-р, надо бежать на улицу. Ладно, потерплю еще немного. Вот когда эта капля доползет до конца стекла, тогда и побегу. Ползет. Как трамвай. Может, попробовать зажать ее пальцем? Все равно просачивается. Ниже, ниже. Остановилась. Только что это так ревет рядом с моей каплей? Грузовик! К нам!

— Куда ты? Накинь пальтушку. Промокнешь.

Угадала! К нам! Папа соскочил с подножки и машет грузовику руками. Машина ревет, но боится съезжать. Канаву-то размыло. Ой! И мама приехала!

Мама идет к сараю в мокром плаще. И прямо в плаще садится на табуретку. Они с бабушкой молчат. Я знаю, они молчат про то, чем кормить папу и шофера.

— Сварить пару курей. Нечего с ними чикаться. Что это за мужик, если не может голову петуху отрубить. Не по-людски все делается.

Мама ничего не говорит и не вынимает рук из карманов. Плащ почернел на плечах и спине. Капли быстро скатываются по стеклу, будто плачут.

Мама встает, берет хозяйственную сумку и, отодвинув марлевую занавеску, идет к двери. Я вскакиваю, хватаю пальто, чтобы успеть за ней, табуретка с грохотом падает.

— Сиди. Вечно за матерью хвостом увязываешься!

Мама ушла. Грузовик все еще ревет и бьет светом по стеклу. Почему-то сразу вспомнился петух. Большой такой, красный. Ему на грязной колоде должны рубить голову топором. Вокруг толпа. Все шумят, смеются. Топор взлетает — ах! — и тишина… Петух с отрубленной головой летит и хлопает крыльями. Летит и кричит «Ку-ка-ре-ку!».

Не понятно, как он без головы кричит. Так не бывает.

Мамы все нет из магазина. Бабушка спит, повернувшись к стене. Беру потихоньку пальто и выбираюсь из сарая.

Грузовик съехал носом прямо в канаву и остановился. Один борт у него откинут. Видна целая куча плоских желтых камней. Что ли из таких камней дома и строят? Папа с шофером, скрючившись, подтаскивают камни к борту и сбрасывают вниз. Шофер кидает прямо на дорогу. Он сердитый, ругается. Вода течет у него по лицу, и он вытирает ее кепкой. Папа, размахнувшись, старается перекинуть камень через канаву к нам на участок. У папы голова наклонена, и из-за шляпы не видно, сердится ли он.

— Я с хозяевами всегда по-людски, а раз ко мне не по-людски, то и я не по-людски!

Папа размахивается, и камень падает прямо в воду, в канаву. Стоит секунду распрямленный, так, что видно лицо. А потом сгибается над новым камнем.

Оказывается, дом строить очень долго и тяжело.

Начало темнеть. Сердитый шофер уехал. Мама пришла в белых резиновых перчатках и стала помогать нам с папой перетаскивать камни через канаву.

— Видала вредителя?! Побросал прямо на дорогу и укатил.

Папа так посмотрел на маму, будто сейчас швырнет в нее плиту. Я даже присела. А он грохнул ее себе под ноги и захохотал:

— Завтра похоронные машины по нашему буту, как козлы, поскачут.

Странное какое слово: «бут». Коротенькое очень. Машины передними колесами скок на одну бутину, задними — скок на другую. Нет, не поместятся. Откуда папа знает, как из этого бута дом строить?

— Шла бы ты, малышка, спать. Поздно уже.

Мокро спать. Вот бы забраться к бабушке на кровать. Она большая и теплая, как печка. Нет, не пустит, скажет «грязная». И бута еще столько на дороге. Папа с мамой без меня не справятся.

На следующее утро камней на дороге не оказалось. Они были разбросаны желтыми островками по канаве и по нашему участку. Папа щурился на солнце. Он тоже пришел разглядывать бут. Потом по-клоунски схватил себя за шиворот и повел к сараю:

— Баста, миленький мой, побездельничал и хватит. Пора приниматься за котлован.

С тех пор у нас все время копали землю. Папа не вылезал из длинной ямы, над которой то появлялась, то исчезала его коричневая шляпа. Белая порванная на локтях рубашка потемнела на спине от пота.

Нам с Церькой не разрешалось подходить близко к краю, чтобы не осыпали землю.

Иногда приходили рабочие. И тогда мама опять садилась на табуретку посреди сарая думать, чем всех кормить.

— Без мяса разве мужиков накормишь?! Сколько говорю: рубите курям головы! А то срам один: куры у них, точно воробьи, по деревьям спят! Во-он теленок какой вымахал, а сами — хоть зубы на полку ложь!

Теленок у бабушки — вовсе не теленок, а Церька. Он вырыл под бузиной яму, сунул туда голову и передние лапы. Разлегся, язык высунул, воду в бидоне с колонки не таскает, огород не поливает, траву из грядок не выдергивает. Так и хочется бездельника холодной водой обрызгать.

— Мартышка, не трогай Цезаря, ему жарко.

А будет знать, что он не Римский царь и в трусах бегать не может.

Тяжелый бидон. И сандалии промокли, ноги трут. Просто не верится: из этих росточков и прутиков получатся настоящие помидоры и яблоки. Бабушка говорит, что когда она в Калинине дом строила, помидоры во-о! с кулак были. По три ведра с куста снимала.