Он пресытил меня горечью, или Так тоже можно жить - [41]

Первое сентября — самый радостный и торжественный праздник в жизни учителя. Но если в твоей жизни черная полоса, то на душе становится еще тяжелее, потому что приходится весело улыбаться и изображать радость. Учитель — он немного артист. Ведь какие бы кошки ни скребли у тебя на душе, тема на уроке должна быть раскрыта.

Она очень устала первого сентября, хотя в День Знаний не было уроков. А еще вечером Максим повез ее в Мочище — жуткий район из частных домов, в котором, по разговорам, не было советской власти, и жили в основном уголовники. Они и были власть. Максим ездил по своим делам, а она сидела в машине как кукла.

По вечерам Таня громче включала телевизор, чтобы не слышать, что происходит за дверью, иначе бы она напрягалась от каждого шороха. А он не забывал дороги в этот дом. Часто приезжал на машине и возил Таню по городу, обычно на Мочище. Она сидела на переднем сидении, иногда с букетом гладиолусов или астр, который Максим бросал ей в машину на колени, купив у какой-нибудь цветочницы, проезжая мимо. Иногда он заезжал за кем-нибудь из приятелей, и тогда они втроем или даже вчетвером ехали еще к кому-то. Многие были младше его, но выглядели отъявленными уголовниками. Может, ей только так казалось, но она боялась их. Он оставлял ее в машине, а сам заходил в дом. Иногда он задерживался надолго, а она терпеливо ждала. И она и цветы были витриной. Максим еще и морщился, если ему не нравилось, как она одета, а однажды, когда она собиралась поехать в потертых джинсах, заставил надеть широкую шелковую юбку. В тот день он посадил сзади белобрысого молодого мужчину, и, разговаривая на общие темы, постоянно обращался к ней: «Верно, солнышко?». Он всегда так делал, если с ними ехал кто-то еще, к тому же частенько похлопывал ее по ноге. В этот раз, когда они остановились у светофора, Максим положил руку ей на колено, и заскользил, задирая юбку, вверх по внутренней стороне бедра. Таня окаменела. Он что-то сказал своему товарищу, но так тихо, что тот, не расслышав, наклонился вперед. Максим убрал руку, и Таня быстро поправила юбку, сгорая от стыда. В другой раз, высаживая у дома еще одного своего приятеля, Максим спросил его:

— К Володьке?

— Угу, — ответил юноша, открывая дверцу.

— А мы сейчас прямо в постельку, — он притянул Таню к себе, обняв за плечи.

Таня вспыхнула. Парень ухмыльнулся.

— Счастливо, — захлопнул он дверцу.

— Максим, зачем ты это сказал? — спросила она, когда машина тронулась.

— Но это же правда.

— Ну, зачем ты так? — протянула она.

Он ответил ей позже дома, как только оторвался от нее. Он приподнялся, опершись на согнутую в локте руку.

— Я скажу тебе зачем.

Таня подняла на него глаза. Его пепельные волосы растрепались и упали на лоб.

— Ты всегда такая сердитая, нахохлившаяся, а если я ляпну непристойность, то сразу смущаешься, теряешься и становишься естественной и очаровательной. Только я не пойму, в чем это очарование — в глазах, или надутых губках. Сейчас мы проверим.

Максим наклонился и прошептал ей на ухо:

— Я хочу трахать тебя всю ночь.

Тане показалось, что она сумела сохранить каменное лицо. А Максим радостно сказал:

— Ну, вот опять, — и осторожно положил ладонь ей на лицо, закрыв глаза, и опустил руку ниже к подбородку.

— Конечно, все кроется в глазах, — восхитился он. — Чудо мое, — он поцеловал сначала один, затем другой глаз, прижался к губам.

Занимаясь любовью, Максим не был груб, наоборот, в постели с ней он размягчался и таял от источаемой нежности. Для него это было необходимым условием близости. Но Татьяне его нежность не приносила облегчения. Эти поглаживающие, ощупывающие руки, изучающие, пожирающие губы не оставляли без внимания ни одного самого интимного уголка ее тела. Она задыхалась в его объятьях. Он растекался по ней, растворялся в ней, поглощал ее; ей было невыносимо это слияние. Таня закрывала глаза, но даже с закрытыми глазами, даже лежа к нему спиной, она видела его напряженное, сосредоточенное лицо, словно в этих ритмичных движениях был заключен весь смысл жизни.

В середине сентября, в субботу он зашел к ней днем. Таня сидела за столом, писала план урока.

— Как всегда киснешь над тетрадочками? — участливо спросил Максим, подойдя к столу.

Таня не подняла головы.

— Ладно, бросай это сомнительное дело, тебе нужно развлечься, пока совсем не закисла. Идем в ресторан.

— Максим, я не могу, у меня столько работы.

— Работа — не член, сто лет простоит. Не спорь и одевайся.

— Ну, Максим.

— Да не стони ты так. Мы поедем в «Околицу» — классный ресторан, ты была там?

— Даже не слышала о таком.

— Тебе понравится. За городом, почти в лесу есть такой миленький ресторанчик.

Уже полностью готовая, в бирюзовом облегающем платье, она еще раз сказала:

— Максим, я не могу. Мне не по себе в больших компаниях.

Максим не преминул воспользоваться:

— Значит тебе хорошо только когда мы вдвоем?

— Может, ты все-таки сходишь один? Не вписываюсь я в вашу компанию.

— Не комплексуй. Вечно ты какая-то зажатая, замороженная. Все свои, ребята простые, добрые. Веди себя естественно, выпьешь, как ты любишь, водочки, расслабишься, и все комплексы пропадут.