Он где-то рядом - [8]

Попросив у матери конверт, я тут же написал ему полуторастраничный отчёт о том, как я сдал школьные экзамены и чем занимаюсь сейчас. Так началась наша двухлетняя, продлившаяся до самого его возвращения в Москву, переписка. Я писал ему о том, как провожал вечером Ленку и мне за это набили морду, как мы с ребятами пили вино в нашем дворе, как по вечерам прыгаем в парке через забор на летнюю танцплощадку, и всё такое прочее, а в ответ получал какие-то непонятные и скучноватые письма о том, что вот, мол, геологов сегодня призывают как можно скорее открывать подземные клады, а настоящие клады лежат совсем даже и не в земле, а в людских душах, но государству они нужны гораздо меньше, чем месторождения урана или золота… Я писал ему про то, как я провожал Нинку, как мы целовались в подъезде и на нас наткнулся её возвращающийся со второй смены отец, а он присылал мне толстые послания, в которых рассказывал, как нынешней зимой у них в доме делали ремонт отопительной системы, а, закончив, вытащили еще теплый от работы сварочный аппарат на улицу. И вот, пока рабочие ходили туда-сюда, стаскивая в кучу обрезки замененных труб, возле горячего бока аппарата уже успели улечься, прижимаясь к нему продрогшими телами, какие-то две бродячие собаки…

К сожалению, я по своей глупости не сохранил ни одного его полного письма, не считая нескольких случайно уцелевших отдельных страничек, но, помнится, он писал, что примерно так же, как с теми собаками, произошло и со всей нашей цивилизацией, обязанной своим существованием согревающему нас солнцу. Стоило, говорил он, какой-то случайной реакции породить эту клокочущую и плюющуюся протуберанцами вспышку энергии, и глядь — возле нее уже притулилась своим продрогшим боком жизнь, отошла от вековечного холода небытия, заулыбалась, зарадовалась… Точно так же, делал он вывод, и каждому из людей свойственно тянуться к источнику добра и любви, которым является в мире сотворивший всё вокруг, включая и греющее нас солнце, Создатель. И если сейчас, в отличие от предыдущих эпох, к Богу тянутся практически лишь отдельные личности, то это вовсе не потому, что потускнел и стал излучать меньше тепла и света Сам Господь, нет, дело здесь в том, что прогресс, этот враг духа, переориентировал человека с его изначальной устремленности к общечеловеческой Истине на поиски своих маленьких индивидуальных истинок. Это как если бы те собаки научились шить себе шубы и катать валенки, после чего бы у них не стало никакой нужды искать по дворам те источники тепла, к которым бы они могли прижать свои худые бока и спины. Именно так поступает последнее время и большинство из людей, которые, потянувшись под покровительство земных кумиров, как бы добровольно лишили себя этим самым спасительной помощи свыше…

Через год после смерти матери, в мартовские каникулы, Иванов приезжал на три дня в Москву, чтобы получить паспорт, но я как раз ездил в эти дни со своим классом на экскурсию в Ленинград, и мы с ним не увиделись.

Увидел я его только еще через год, когда, закончив в городе Чите школу, он приехал в конце июля в Москву поступать в Университет. Я тогда тоже подал документы в Горный институт и все дни до начала вступительных экзаменов проводил на пляжах, делая перед родителями вид, что повторяю там математику. Выбирая себе институт, я руководствовался в основном двумя принципами. Тем, что, кроме отцовской профессии шахтера-метростроителя, я фактически не знал никаких других мужских работ, а также тем, что в Московском Горном был самый маленький по столице конкурс и соответственно — самый низкий проходной балл. Поэтому, нисколько особенно не волнуясь по поводу предстоящих экзаменов, я брал для успокоения мамы и своей совести учебник алгебры и ехал либо в Тропарёво, либо на Москву-реку валяться на песке да пялиться из-под темных очков на длинноногое племя девиц в почти голых купальниках. Возвращаясь как-то с очередной такой своей «штудии», я и увидел возле первого подъезда нашего дома высокого парня с выгоревшими почти добела длинноватыми волосами и по-юношески робкой, раздваивающейся на подбородке светлой бородкой колечками.

— О! — воскликнул я, узнавая в его лице знакомые черты, и протянул сразу обе руки, уронив при этом прижатую левым локтем алгебру. — Воха! Привет! Когда приехал?

— Сегодня, — смутился он и, нагнувшись, поднял упавшую книгу. — Готовишься к экзаменам? В какой институт поступаешь?

— В Горный, — бодро ответил я, пропустив мимо ушей его вопрос о подготовке к экзаменам. — А ты куда собрался двинуть?

— В Университет, на факультет журналистики, — ответил он и снова смутился.

— Я думал, ты на геологический пойдешь, как дядька.

— Нет, это не мое. Участь геолога — одиночество, а мне необходимы собеседники.

— Ага! Одичал, небось, в своём Забайкалье?

— Не в этом дело. Просто… я хочу говорить с как можно большим числом людей, понимаешь? Мне надо, чтобы меня услышали.

— Ну, тогда тебе лучше всего стать эстрадным певцом! Вон — Кобзона вся страна слушает.

— Да нет, мне нужно нести в мир своё слово, а не чужие тексты… Ведь я хочу не развлекать, а вернуть людям потерянные ими критерии истины, понимаешь?..