Омут - [68]

— Но вы не думаете, что Мод... — Глаза моей собеседницы сверкнули угольком.

— Нет.

— Я рада. Каждый, кто знал ее, мог бы сказать, что она никого и пальцем не тронет. Она была кротким созданием. Несмотря ни на что.

— Несмотря ни на что?

— Я говорю обо всей ее проклятой жизни, полной неприятностей. Обо всем, что заставило ее покончить с собой.

— Значит, вы знаете, почему она это сделала?

— Думаю, что да... Ее истязали в течение пятнадцати лет. Она была единственной женщиной, из тех, кого я когда-либо знала, которая хотела жить правильно. Но никогда ей этого не удавалось. Она сделала пару ошибок, которые так и не смогла исправить. Я расскажу вам, но при одном условии... Можете вы дать мне честное слово?

— Да. На войне я был офицером, хотя джентльменство в той среде не пользовалось успехом.

Меня снова смерили суровым долгим взглядом.

— Так... Буду доверять вам столько же, сколько доверяю себе, но не больше. Дайте мне слово, что Кэти никогда не услышит того, что я расскажу вам, и мои сведения никак не повредят Кэти.

Я догадывался, что именно она собиралась рассказать.

— А если об этом знают другие?

— Никто не знает, кроме меня... И конечно, Надсон и, возможно, жена Надсона.

— Так у Надсона есть жена?

— Он не живет с ней уже пятнадцать или шестнадцать лет, но они не разведены, и так будет всегда. Она никогда не даст ему развод, а то, что он делает "на стороне", для нее не имеет значения. Она его ненавидит. Правда, она весь мир ненавидит. Она наверняка обрадуется, когда узнает, что Мод Слокум покончила с собой.

— Вы знаете эту женщину?

— Знаю ли я ее! Я жила в ее доме почти целый год, и я знаю ее лучше, чем мне того хотелось бы. Элеонора Надсон — одна из тех праведниц, которые не пожертвуют и двух центов на то, чтобы закрыть глаза умершего. Мод тоже жила там, мы были соседками, вот как все это началось. Мы учились тогда на втором курсе в Беркли...

— Миссис Надсон сдавала меблированные комнаты?

— Общежитие для девушек. Ее муж служил сержантом в полиции Окленда. Она была старше его; я никогда не могла понять, как ей удалось его заполучить. Возможно, сыграло роль обычное для владелиц таких комнат поведение: близость, материнская забота, и потом еще большая близость. Она не глупа, и ее нельзя было назвать некрасивой, вам нравятся статуи? Как бы то ни было, они с Ральфом Надсоном состояли в браке уже несколько лет, когда мы въехали в дом.

— Вы и Мод?

— Да. Я и Мод. Мы окончили первый курс Педагогического Колледжа в Санта-Барбаре, но не могли там оставаться. Еще со школы мы должны были зарабатывать себе на жизнь, а в Санта-Барбаре работы не хватало. У отца Мод было ранчо в Венчуре — там, где мы учились в школе, но депрессия уничтожила это ранчо. Мой же отец умер, а мать не могла мне помочь. Да и как? Она должна была содержать семью в свои тридцать два года. Так мы с Мод отправились в большой город. Мы обе знали машинопись и стенографию и начали с этого, мы стенографировали разные там выступления и печатали диссертации. Тогда жизнь была дешевой. Мы платили миссис Надсон за комнату десять долларов в месяц, и сами себе готовили. Мы даже ухитрялись брать уроки...

— В то время я находился неподалеку от вас, — сказал я.

Мисс Флеминг допила остатки своего кофе, затянулась сигаретой, продолжая разглядывать меня сквозь облачко дыма.

— То время... оно было скучным и тоскливым, то время. Были долгие дежурства на кухне в Сан-Франциско и Окленде, но мы хотели стать профессионалами, самостоятельными людьми, идущими против ветра. Ну, это была целиком моя идея. Мод только шла со мной рядом. И я в ней нуждалась. Она была умнее меня, и добрее. Знаете, есть такой несчастный тип женщины: все, чего ей хотелось, так это мужа, семейного очага и возможности вырастить таких же порядочных детей, как и она сама. А связалась она с мужчиной, который никогда не смог бы на ней жениться. По крайней мере, пока была жива Элеонора. Я видела, как все это у них происходило, и ничего не могла сделать, чтобы остановить события. Они, Мод и Ральф, были созданы друг для друга прямо как в романах. Он настоящий мужчина, она настоящая женщина, а вот его жена — фригидная стерва. Мод и Ральф не могли, живя в одном доме, не влюбиться друг в друга.

— И не сочинять вместе музыку?

— Да как вы можете! — взорвалась моя собеседница. — Не надо иронии. Понимаете, это было настоящее чувство. Ей двадцать, и она бедна, и никогда до этого не знала мужчин. Он был ее мужчиной, а она была его женщиной. Адам и Ева! Не Мод виновата, что он был женат. Она бросилась в свою любовь, как... в омут, слепая, как ребенок, непосредственная, и так же поступил он. Это было настоящее чувство, — категорично повторила мисс Флеминг. — И посмотрите-ка, чем закончилось...

— Я видел.

Она заерзала на стуле, сминая в маленьких сильных пальцах сигаретный окурок.

— Не знаю, почему я все это вам рассказываю. Что это вам даст? Вам кто-нибудь заплатил?

— Мод. Двести долларов, они уже кончились. Но раз уж я оказался причастным к этому делу, я должен закончить его. Здесь больше, чем любопытство. Она умерла по какой-то причине. Я обязан, перед ней или перед самим собой, не знаю, но выяснить эту причину, обязательно выяснить.