Оливковая ферма - [23]

а потом достает из машины окорока, как правило не меньше десятка, обернутые в тонкую хлопковую ткань. Бородатый и остроглазый владелец вполне современного магазина и это огородное чучело, которое, похоже, ни разу в жизни не причесывалось и спит прямо в этой же изъеденной молью одежде, делают свой маленький бизнес тут же, на глазах у терпеливо ждущих покупателей. Каждый окорок тщательно взвешивается, и пухлая пачка купюр отправляется в карман фермера, после чего, топая резиновыми сапогами — это в такую-то жару! — он возвращается к своему передвижному зверинцу. Я никак не могу понять, зачем он возит его с собой. Первый раз, когда я его увидела, в машине ехали две белые козы, четыре утки, полдюжины куриц и несколько гусей. Все они стояли, плотно прижавшись друг к другу, только курицы сновали между козьими ногами. Тогда я подумала, что он везет их на продажу или на бойню, но оказалось, что это не так. Просто они составляют ему компанию в дороге и, кажется, нисколько против этого не возражают. Может, у него нет жены, которая позаботилась бы о них дома? Судя по его виду, так оно и есть. А если бы свиньи не превратились в окорока, он бы тоже взял их с собой? Но владелец магазина — его постоянный клиент, значит, какие-то свиньи должны остаться дома, иначе откуда он будет брать jambon[67]? Позже я узнала, что окорока — это не его продукция. Их производит фермер-сосед, а он только доставляет в город и таким образом покрывает стоимость бензина. Сам этот чудак зарабатывает деньги только на козьем сыре и на домашней птице. А жены у него и вправду нет.

Дома я кладу продукты на стол в нижней кухне и возвращаюсь в машину за землей и рассадой. Увы, в спешке я забываю запереть дверь, а когда десять минут спустя прохожу мимо, то вижу на кухонном полу обрывки двух бумажных пакетов из-под цыплят. Чуть позже выясняется, что даже сыр исчез. Я торопливо обхожу сад и под кипарисами нахожу мирно спящую Памелу, окруженную кучей обглоданных костей и целой армией муравьев, которые уже принялись за куриные останки. Решив, что наказывать животное, тем более чужое, бессмысленно, я сажусь в машину и снова еду в деревню за новыми цыплятами и сыром. Владелец магазина и его жена взирают на меня с изумлением, когда я покупаю ровно то же, что полчаса назад, а я лепечу какие-то объяснения о неожиданных гостях — мне стыдно признаться, что наш ужин слопала собака.

Тени становятся все длиннее, а истерический треск цикад — все глуше. Наступает вечер. Ванесса зажигает на террасе противомоскитные свечи и мою масляную лампу, и между перилами балюстрады вспыхивают золотые светящиеся шары. Мы с Мишелем торжественно сажаем у стены близ входной двери мою рассаду и выпиваем в ее честь по бокалу холодного розового вина. Нежные ростки страстоцвета, наша первая покупка для сада, своего рода символ. Кларисса щедро поливает их, а Ванесса щелкает фотоаппаратом. Уж скоро наше первое лето на «Аппассионате» закончится, но некоторые мгновения навсегда останутся с нами. Я буду хранить эти счастливые воспоминания в памяти и черпать в них силу и радость. А сейчас я просто любуюсь Мишелем, стоящим рядом со своими девочками-подростками, и гадаю, что же принесет нам будущее.

* * *

К такому я не была готова. Добродушная и флегматичная Памела, лишенная привычного рациона, превратилась в хитрого, безжалостного хищника и объявила мне войну. Этим утром обнаружилось, что мусорные баки, не только наши, но и двух ближайших соседей, опрокинуты и тщательно проинспектированы. На земле и вдоль дороги валяются пустые консервные банки, обгрызенные куски хлеба, разорванная упаковка и куча другого мусора. Я трачу полчаса на то, чтобы запихнуть все это обратно в баки. В пришпиленной к крышке записке от нашего соседа содержится вежливое требование держать животное на привязи, раз уж мы не можем отучить его от дурной привычки рыться в les poubelles[68]. Пристыженная, я пишу письмо с извинениями и опускаю его в их почтовый ящик. Такого больше не случится, обещаю я.

Такого действительно больше не случится, потому что девочки и толстуха Памела сегодня уезжают. Какая суматоха! Какой бедлам из наполовину упакованных сумок, сломанных молний, потерянных расчесок, мокрых купальников, подарков для мамы, которые оказываются très fragile[69], завывающих фенов и встревоженной собаки, еще не подозревающей, что ее, бедняжку, сегодня повезут в ужасной клетке в багажном отделении самолета. К счастью, вся эта бурная деятельность не оставляет нам времени на грусть. Наконец все более или менее упаковано, и мы вчетвером отправляемся в Ниццу, в аэропорт. Это только первые проводы из многих, которые ожидают нас впереди. Отныне вся моя жизнь будет состоять из поездок сюда и отсюда, из радостных встреч и грустных прощаний. Я успела полюбить девочек: Ванессу, так бурно переживающую свой переходный возраст и с трудом привыкающую к зарождающейся юной сексуальности, и Клариссу, спокойно и безмятежно ждущую своего скорого расцвета. Надеюсь, что и они чувствуют ко мне что-то подобное, что это чудесное лето сблизило нас. Я очень хочу, чтобы они полюбили меня — не как мать, конечно, но как хорошего друга. Разумеется, мы ни слова не говорим о чувствах, но обе девочки на прощанье неловко обнимают меня и уходят прочь со своими многочисленными сумками, пакетами и свертками. Оглядываясь от стойки паспортного контроля, они машут руками и посылают многочисленные воздушные поцелуи своему отцу и, надеюсь, хотя бы один его новой женщине.