Оливер Кромвель. Его жизнь и политическая деятельность - [31]

И всюду носился слух, что он скоро будет королем, что он уже король и коронован тайно.

Но он не торопился... в этом, по крайней мере. Зато, говорит Гизо, быстро и в должной мере совершал он многие из тех реформ, на которые Долгий парламент и парламент баребонский потратили столько слов. Управление финансами, поправка, содержание дорог, положение содержавшихся под стражею за долги и внутреннее управление тюрем – все было установлено в видах доброго порядка. Дуэли были запрещены. Новый устав, тщательно обработанный, ввел в разумные и гуманные границы судебную расправу. Христианские проповеди и разумное управление приходами были поощрены. Улучшены школы и положение школьных учителей, а 12 апреля 1665 года было наконец издано повеление о присоединении Шотландии к Англии.

Внешняя политика Кромвеля была более чем блестяща. Чтобы не возвращаться к ней, мы позволим себе вкратце сразу охарактеризовать ее. Она была преисполнена национального достоинства. Перед величием гения протектора принуждена была склониться сама Европа. Сначала она признала его в сане, потом невольно подчинилась его руководству. По прошествии полувека, в течение которого Англия едва ли имела более веса в европейской политике, чем Венеция или Саксония, она вдруг сделалась самой грозной державой в свете, предписала Голландии условия мира, отомстила варварийским пиратам за обиды, нанесенные ими всему христианскому миру, победила испанцев на суше и на море, завладела одним из прекраснейших Вест-Индских островов (Ямайкой) и приобрела на фламандском берегу крепость (Цюнкирхен), утешившую национальную гордость за потерю Кале. Она царила на океане. Она шла во главе протестантских интересов и протестантского движения. Все реформатские церкви, рассеянные по римско-католическим королевствам, признавали Кромвеля своим покровителем. Гугеноты Лангедока, пастухи, которые в своих альпийских деревушках исповедовали протестантизм древнее аугсбургского, были защищены от притеснения одним лишь звуком его великого имени. Сам папа принужден был проповедовать гуманность и умеренность папистским государям, ибо голос, редко угрожавший по-пустому, объявил, что, если бы народу Божию не было оказано снисхождения, английские пушки загремели бы в замке св. Ангела...

* * *

Однако все эти поразительные успехи отнюдь не мешали Кромвелю ссориться с парламентом и все больше расходиться с ним.

Мне думается, что этот спор протектора с республиканской партией имеет большой исторический и даже философский интерес. Поэтому придется подробнее остановиться на нем.

Мы уже видели, что английская революция преследовала две цели: во-первых — восстановление старых английских вольностей (сюда надо включить параграфы Великой хартии и принципы самоуправления); а во-вторых — свободу совести. К этому постепенно присоединились пункты радикальной программы: уничтожение феодализма, королевской власти, государственной церкви и палаты лордов.

Революционным принципом было проведение в жизнь личного начала. Свобода совести и мысли, книгопечатания, митингов, равноправность всех перед законом, уничтожение привилегий крови и другие требования радикалов призваны были расширить сферу прав каждого отдельного человека за счет сословного или государственного начала.

Было время, когда Кромвель несомненно и очевидно сочувствовал всем этим принципам. Но между Кромвелем – полковником парламентской армии, другом Лильборна и Гаррисона, и тем же Кромвелем – лордом-протектором Англии – разница очень существенная. Но к чему она сводится – к принципу или форме? Главным образом, к последней. Он прекрасно знал, что его упрекают в деспотизме. Лильборн его власть называл “новыми цепями Англии”. Эти упреки повторялись беспрестанно и были неприятны Кромвелю. Протектор постоянно оправдывался, даже в то время, когда, находясь на вершине могущества и славы, он бы мог обойтись и без всяких оправданий. Все свои деспотические меры Кромвель объясняет тревожным положением государства. Он не устает возвращаться к этому пункту. Было ли оно на самом деле? Но задать подобный вопрос – не то же ли самое, что спросить себя: “Были ли роялистские заговоры? прекратились ли претензии Карла II? успокоились ли епископалы и паписты? выдумал ли Кромвель движения анабаптистов, левеллеров, милленариев? вернулась ли Англия сразу к своему обычному состоянию, или же, напротив, революционная искра тлела под развалинами прежних учреждений, готовая ежеминутно разразиться новым пожаром? чего, наконец, хотел народ, самая нация – скорого и правого суда, покоя и отдыха или продолжения революции coute que coute?[14]” Стоит задать себе эти вопросы, чтобы немедленно же получился вот какой ответ: большая часть произвольных мер лорда-протектора на самом деле объяснялась ужасным состоянием государства, в котором, по-видимому, было забыто самое слово “порядок”. Не миф и не выдумка Кромвеля все эти заговоры, этот раздор партий, готовых ежеминутно, как он говорил, перегрызть друг друга, эти грабежи и убийства, эти претензии каждого мало-мальски выдающегося человека забраться на высшее место, чтобы немедленно же переменить все по-своему.