Олимпиец - [51]

Домой я привёз много инструкций Курта и сразу же стал по ним тренироваться в «Кристал–паласе», кода ходил туда вместе с Джил. Сказал Сэму, что хочу тренироваться с ней два–три раза в неделю. Он посмотрел на меня испытующе, я думал сейчас устроит мне скандал, но он промолчал, только кивнул.

Мне понравилась интервальная тренировка, в ней всё было разложено по полочкам, можно много успеть за короткое время и всё сделать самому, нужны только дорожка и секундомер. Нет нужды в надзирателе, чтобы кто–то всё время толкал тебя в зад. Но одно стало ясно: нельзя смешивать оба метода. Мне всё меньше хотелось идти в лесопарк, а когда я туда приходил, всё меня раздражало; вытерпеть такую тренировку стоило мне колоссальных усилий.

Продолжаться дальше так не могло, и я стал прикидывать, как сказать ему, как порвать с ним? Я сказал Джил: «Он так много для меня сделал». А Джил ответила: «И ты очень много сделал для него». Я спросил: «Что я такого сделал для Сэма?» Она сказала: «Ты сделал его знаменитым». Я возразил: «Перестань. Кем бы я был без него?» А Джил заявила: «Кем бы он был без тебя?»

Как–то я пришёл в лесопарк и увидел в руке Сэма журнал. Он едва владел собой. Как только я подошёл, он сказал: «Ты мне ничего об этом не говорил». А в журнале опубликовали статью о Курте, о бегунах, которых он тренировал, и один абзац о том, как мы с Джил ездили к нему в Нюрнберг. Я сказал Сэму, что мы были там всего пару дней после соревнований во Франкфурте. Помню, стояла прекрасная солнечная погода, лесопарк светился зеленью и пышной растительностью, и впервые перспектива побегать здесь — хоть и в пятитысячный раз — показалась вполне заманчивой.

Сэм сказал: «Я всегда настаивал на полной честности. Отношения между бегуном и тренером должны быть абсолютно откровенными, иначе они становятся невозможными. Ты не был откровенен со мной Айк!» Я заметил: «Чёрт возьми, Сэм, мы просто побывали у него в гостях».

Он ответил: «Именно. Побывали у него! Побывали у тренера, идеи которого полностью расходятся с моими. Почему вы туда поехали, с какой целью? Только с одной — предать меня! Польститься на его методику и отказаться от моей!»

Я пытался его прервать, вставить хоть слово, но куда там — его понесло:

«Если ты почувствовал, что под моим началом больше тебе не добиться, первым делом надо было прийти ко мне и так сказать. Всё обсудить открыто. Любезно дать мне возможность защитить свою позицию. Ты волен приходить и уходить по своему усмотрению. Я никогда не ущемлял твоей свободы. Я в жизни не взял с тебя и пенни. Мне ничего не нужно, кроме преданности и верности. Ты меня разочаровал, но я не виню тебя одного. Знаю, какому давлению ты подвергаешься. Зависть, маскирующаяся под симпатию. Ненависть неудачников к победителю, слабых к сильному, продажных к честному.

Ты долго держался, но сейчас не устоял. Как Самсону, решающий удар тебе нанесли скорее друзья, чем враги. Я не стану тебя отговаривать. И нет нужды тебе возвращаться, раз ты уже ушёл. Стоило нашим отношениям дать трещину и их уже не склеить. Для обеих сторон лучше, чтобы разрыв стал ясным и полным. У тебя тяжёлый период, каждый спортсмен проходит через такое. Но великий спортсмен должен использовать эти периоды для переоценки, как трамплин для новых достижений. Я считал бы своим долгом показать тебе, как это сделать. Но ты предпочитаешь более лёгкий путь — обвинять в твоих неудачах других. Я готов принять такое обвинение. Как готов доказать тебе, что ты не прав, но ты не готов дать мне эту возможность. Твои поступки подтверждают это. Не буду лгать, что мне легко. Нет, мне горько и тяжело. Ты был для меня не просто учеником — я считал тебя своим сыном. Твои успехи давали мне радость в жизни. Я надеялся, что буду твоим наставником да конца твоей спортивной карьеры, но ты решил по–иному. Под моей опекой ты стал великим бегуном, но настоящее величие ждало тебя впереди, увы, боюсь, теперь оно не состоится. Я считаю, ты делаешь только первые успехи. Мои планы позволили бы полностью развить твой потенциал. Но ты отвергаешь эти планы. Пусть так. Я уже сказал — выбирай сам. Не буду пытаться влиять на тебя. Я считаю, что ты совершаешь ошибку и еще о ней пожалеешь. Я вовсе не буду радоваться, когда моя правота будет доказана. Но повторяю: назад пути нет. Такие отношения, как наши, не могут быть половинчатыми. Либо всё, либо ничего».

Я остановился, когда увидел их на горе. Картина походила на библейский сюжет — Сэм на вершине, эдакий прорицатель, Айк чуть пониже — с опущенной головой, кающийся. Его изгоняли, сомнений не было. Я не слышал слов, но этого и не требовалось. Интересно, уж не сознательно ли Сэм выбрал возвышение? С его склонностью к мелодраме вполне возможно. Сэм из тех, кто даже из поражения умеет извлечь последнюю каплю удовольствия.

Айк то и дело открывал рот, вставить слово, — объяснить или успокоить, — но безнадёжно. Я ждал последнего великого жеста, простёртой руки и указующего перста — «уходи!» — но не дождался. Сэм опустил голову, как и Айк, оба были угнетены. Когда последние слова были сказаны, Айк повернулся и быстро сбежал по склону.