Олимп иллюзий - [4]

– Как нам повезло!

– Ромочка, кушай.

– Я говорю, как нам повезло, Машенька!

– Наливать?

– Чистенькую!

– С этим?

– Да не с этим! А где с красным перцем, чтобы стоял!

– Ромочка, надо же мне успеть убраться и приготовиться.

– Успеешь.

– А замотанную синюю кто будет убирать? Китаянку кто будет в магазин отправлять?

– Успеется.

– Да что тебе, мало было? Еще полы на четырех этажах.

– Китайка успеет.

– Назвал имейлами. Ты же хотел дворец показать… Я и Романа пригласила.

Роман с вилкой застыл, но вилка продолжала сардельку нести. И сарделька продолжала нестись в пространстве пяти, шести или даже семи искусственных солнц.

– Романа?

– Вчера отправила смс.

Жена огромная попыталась съежиться, попыталась застыть, но балетная пачка треснула. И театр засквозил – они роли знали насквозь.

– Зачем?

Механические часы вышли на стрелках, как на костылях, и стали вытанцовывать время прошедшее, которое будто бы было, и которого будто бы не было.

– Ты сказал сам.

– Когда?

– Сейчас.

– Ах, да…

Он вспомнил, вилка описала полукруг и вонзилась в сардельку, на фартук брызнуло, на фартук и на скрижали. Роман вынул жало и вколол еще, под углом, так, что теперь брызнуло и на балетные пачки.

– Ромочка!

– Ты забыла снять кожуру.

Он подцепил мокрую пластиковую обертку и снял, оголяя разорванное тело сардельки.

– Ты не рад?

– Нет, почему же.

Чего Роман не мог простить Роману? Что когда-то они писали на зеркале стихи?

– Я отправила, потому что тогда не отправила, а потом ты уже лег.

Корова к папильотках, хитрое фарфоровое дупло, батман тебе на задницу, танцуют не только слоны, но и Карлы Густавы Юнги, мифотворцы херовы, да, я люблю тебя, Роман, как свое несбывшееся, Университет в белом, Университет в черном, я был с тобой молодым изгнанником бузины и ранних астрелей, птиц и пастбищ, выпущенных из лука стрелы, асфоделей на ранней заре водопоя с синих ресниц козодоев, висящих, как ртуть, с глазами печальным, мудрыми… Роман, прочь! Роман, приди! Как раньше, когда мы писали на зеркале стихи, отражаясь до бесконечности сами в себе… Я знал, что деньги – это дерьмо. Так возвращают кредиты, так снова возвращаются во дворцы. И дворцы гудят и вращаются, как чертовы колеса. Я поднимался на крест богатства, а ты видишь только мой толстый живот и жиры мои прустианские. Не ври! Роман по-прежнему тонок, и он сохранил тончайшее, и вечером он исполнит, как учил пальцами мясными на земляничных полянах, черно-белыми элегантными флагами на клавиатурах раскинутых, ритм, да, вы, господа, еще не знаете Романа! И ты, Роман, зря меня похоронил, у вас, господа, флирт в душе с предрассудками, стереотип иллюзий, нет, Роман в жире еще зазвучит, сонатой Вентейля зазвучит Роман, ну, хорошо, пусть не Вентейля, но кофе глиссе я вам исполню, тем более, если приедет Роман, по полям смыслов с маслом приедет к Роману Роман…

Он окунул в сольдо сладкий огурец и заел, голова разъезжалась, выпитое накануне гудело и подлетало к Шереметьево-Два.

– Надо поспать мне еще.

– Китайка вымоет.

– Возьми сумму из пиджака, из нагрудного. Там что-то шесть или семь…

– Поспи, Ромочка, поспи.

– … тысяч долларов.

Вечер уже длил воспоминаниями и Беатриче маленькая уходила за горизонт, как она тоненькая, с попкой тоненькой мыла пол, как наклонялась и тряпочкой терла, и китайские ее ляжечки тонкие, на которой, на молодой, тонким всадником можно скакать под тонким месяцем и тонкой китайской Луной… Роман засыпал, Роман проваливался в Романа. И китаянка мыла, оттирала и зачищала на потолке, над этажом, где ранним утром Роман еще наваливался на жену, а сейчас вдруг запело трюмо, и голая китайская девочка затанцевала на пуантах, и были неразвиты еще ее девичьи груди, и ранней весной сосать было-было поцелуями длинными ее узкие китайские соски, горьковаты были соски, и уже в коробочке оделяло, одаривало сластями овечье, горячее, бритое и блеющее от счастья, вот так, да, вот так, ме-ее-е, тихо, тихо, подожди, я сейчас, я быстренько, ме-е-е, Роман просыпался и засыпал… И мыла китаянка молоденькая мыло, голенькая мыла мыло она, и мало было мыла, и потому мыла мула, мол мула мыла больше всего…

– Так что, вы хотите сказать, что вы и есть Роман?

– Нет, я не в том смысле, что…

– А где вы были вчера в одиннадцать вечера?

– М-мм… был на Тверской.

– А смс получали?

– Смс… м-мм… получал.

– От кого?

– Я… я не знаю.

– Это ложь.

– Нет, нет, честно.

– Честно? Вы получили смс от своего старого друга.

– Правда?

– Он пригласил вас на день рождения.

– Но… я ничего не получал… А вы кто?

– Ах, ты не узнал?! Мы же дон Мудон и дон Хренаро, ёб твою мать!

Глава 3 Лунный свет

Мотоцикл, однако, уже тарахтел, мотоцикл, однако, уже заезжал, шлагбаум приподнимался и пропускал, а ведь Роман ехать не хотел, вчера он еще не хотел ехать и думал, что не поедет, что это капкан, что если он поедет, то опять попадется, что он ничего не сможет им возразить, не сможет в них отразиться, и ничего не сможет им доказать, ведь не рассказывать же, что вчера разбил зеркало в прихожей, чтобы вызвать, что вызвать? да, конечно, плохой знак, если не можешь покончить с собой сам, то хотя бы… тогда зачем же ты снова приехал, а я никуда и не приезжал, вот эти три коттеджа, а теперь поворот налево, пруд, где тонул старый друг Док, названный Романом про себя Романом, именем собственным, и почему-то не утонул, ах, да, друг спасал собаку, полз по тонкому льду к полынье, где плавала собака, и провалился, в телогрейке, в прошлом году, друг весил килограммов сто пятьдесят, да нет, не сто пятьдесят, а девяносто, не меньше девяносто пяти, это без телогрейки, а с телогрейкой, да, он успел ее скинуть в воде, мокрую, тяжелую, набухающую, да не собаку, а телогрейку, а сам держался пальцами за обледенелое и дышал, но он все же смог закинуть собаку, забросить собаку на лед, а сам дышал, Док спас собаке жизнь, богатый, а все равно спас жизнь собаке, владелец студии, а ты никто, Роман, просто отражающийся сам в себе и в своих друзьях, просто мудак и ничтожество, а он тебя любит, твой друг тебя любит и приглашает на дни рождения каждый год, а ты каждый раз почему-то думаешь про капкан, что ты попадаешься в капкан, что будешь защелкнут железной скобой, что будешь дергаться, вырываться и затихнешь, и что он, твой старый друг, будет тогда сосать, будет тогда высасывать, из тебя, Роман, сосать и высасывать, и когда насосется, высосет все до ложечки, и еще когда его жена, да, его жена, ведь он спас собаку, а ты, Роман, кого ты спас? а, ну да, самого себя, вчера, когда разбил зеркало, теперь поворот направо, боже, как много таможенников, они, что, здесь живут? в этих многоэтажных коттеджах? а вот, кажется, и он сам, в конце улицы, какой большой, обещал встретить, вот и встретил, вышел навстречу, чтобы Роман не заблудился, не развернулся и не уехал обратно за шлагбаум…