Ольга, лесная княгиня - [83]

Эльга придирчиво изучила выложенные перед ней рушники и рубахи. Чистых там оставалось не так уж много…

Но все же выбрала сорочку из запасов Доброша, из самого тонкого и самого белого льна, и села шить из нее головное покрывало. К счастью, рубаха была словенская: если ее распороть, то получишь пять прямоугольных кусков полотна одинаковой ширины. Стан рубахи по длине сошел бы за убрус, кабы не вырез для головы посередине…

– Я дам тебе новую, когда прибудет мое приданое! – пообещала она парню, но тот лишь хмыкнул в ответ. – У меня там столько сорочек на подарки…

У приличных женщин убрусы не бывают со швами, с грустью думала Эльга, но совсем без убруса никак нельзя. Если потом выбрать на берегу плоский камень, отмыть, нагреть у костра и прогладить швы – может, будет почти незаметно.

Мистина тем временем послал пару парней вперед – разведать, как там дела у князя зоричей и не ищут ли их. Маловероятно, что тот уже знает о пропаже своей невесты, за которой собирался ехать только осенью, но поразузнать, что да как, не помешает.

– Я бы на месте плесковского князя вообще молчал, пока осень не настанет, – сказал Мистина, пока Эльга шила. – Раз уж девушку увезли, то ему же лучше, если ее доставят до места, а не будут перекидывать из рук в руки, пока от чести не останутся одни клочья. Если он потом пришлет приданое и примет выкуп от Ингвара, ничья честь не пострадает. А Дивислав пусть разбирается с Ингваром сам. Ингвар конунг, поверь, будет ничуть не против. Он не бегает от людей, которым есть что ему сказать.

– Ему не миновать встречи с Дивиславом, – кивнула Эльга. – Ведь ему нужно будет ехать, чтобы отомстить викингам за моего отца и освободить проход по Нарове.

– Вот тогда мы с ним и разделаемся! – Мистина даже обрадовался такому удобному случаю. – Как же мне не хочется драться с ним сейчас: здесь он дома, и у меня маловато людей, да девка на руках… Но если надо, значит, надо! – бодро закончил он.

К вечеру двое посланных вернулись. Вид у них был довольный.

– Мистина, боги и удача на твоей стороне! – объявил Арне. – На Взваде стоит Ранди Ворон, ждет проводника. Он как раз едет в Киев. Когда мы ему сказали, что ты здесь, он согласился подождать. Так что мы можем войти в город вместе с ним!

Заслышав, что приехали варяги из Волховца, князь Дивислав сам вышел на пристань: к этим людям он уже не первый год относился с настороженностью.

Кроме хорошо ему знакомого Ранди Ворона, он увидел и здоровенного парня из киевской дружины Ульвова сына. Выглядел тот особенно веселым и гордым.

– Есть повод выпить пива, княже, если будет на то твое соизволение! – с присущей только ему дерзкой почтительностью воскликнул он, поздоровавшись. – Я приехал вновь не таким, как уезжал – теперь я женатый человек! Вон та дева – моя жена, Альдис дочь Ульва!

Он обернулся и махнул рукой в сторону лодьи, где на мягких мешках со шкурками сидела молодая женщина в желтом греческом платье. Свободным концом белого убруса, намотанного по обычаю северных жен, она прикрывала лицо от солнца и отвернулась, когда Дивислав на нее взглянул.

– Боюсь, она не очень хочет тебя видеть, – со смехом пояснил Мистина. – У тебя с ее отцом были ведь кое-какие разногласия, и ее это смущает.

– Не хотел бы смущать молодую женщину, ничуть не причастную к нашим разногласиям, – понимающе усмехнулся Дивислав. – Ее проводят к моей свояченице, и там она отдохнет. Так рассказывайте, что привезли?

С приближением Купалы обнаружилась удивительная вещь: я оказалась старшей невестой в Варягине!

Я к этому не готовилась: сперва старшей была Вояна, потом Эльга.

А оставаться здесь после нее я не собиралась: мы ведь должны были уехать вместе, и к мысли об этом я привыкала с детства.

И вот мне пришлось на Ярилины дни возглавлять девичье коло! Хорошо хоть, что мы с Эльгой учились этому вместе и я, кажется, не вовсе опозорилась.

Но и купальское веселье не избавляло от тревог.

Я тосковала по Эльге и тревожилась за нее, Домаша все плакала, отец тоже ходил хмурый, не понимая, чего ждать дальше.

Вся волость была в смятении: как теперь справлять Купалу, когда у нас погиб сам исток рода и племени!

Князь вне срока приносил жертвы в плесковском святилище, но некому теперь было научить его, довольно ли этого для усмирения гнева богов и чуров. Пора было петь купальские песни, но мы боялись. Даже поднимая глаза к нему, люди, казалось, проверяли, не рушится ли оно им на головы.

Перед самой Купалой пришла очередная нерадостная весть: в лесу умерла баба Гоня.

Несмотря на заботу Людожировны, она так и не оправилась: с каждым днем теряла силы, перестала есть и в конце концов ушла «к дедам» уже совсем.

– К тебе слово мое, сестра! – сказал Воислав Домаше. – Поговорили мы с родом и старейшиной плесковской. Нельзя же, чтоб святое место пустым стояло. Надо кому-то там жить, Навь сторожить. А из нашего рода подходящей бабы я не вижу – кроме тебя.

Он был прав: Домаша приходилась дочерью покойному Судогостю и к тому же овдовела, то есть наполовину вошла в Навь. А поскольку ей случилось овдоветь дважды, то Навь прямо-таки громким голосом призывала ее на службу. Да и кому, как не ей, было исправить то, что разломала ее дочь?