Ольга, княгиня русской дружины - [63]

– Только год. До этого я был у Ингвара, а еще до этого – у другого Ингвара, его брата, сына Хакона. Он живет в Альдейгье.

– Тебя ведь зовут Хальвдан?

– В Киеве меня обычно зовут Алдан, но это то же самое. А ты, наверное, понимаешь северный язык, если запомнила имя?

– Я знаю северный язык, на нем говорила моя мать. Помню, в Киеве был один Алдан, боярин. Ты не в родстве с ним?

– Нет, в этой стране у меня нет родни. Тем более столь знатной. Ты можешь спокойно не обращать на меня внимания.

Против воли я улыбнулась:

– Какой ты странный человек! Любой другой сказал бы, что, возможно, он и состоит в дальнем родстве с тем боярином Алданом, и не стал бы отказываться от внимания княгини. А еще, помню, ты сказал в гриднице, что не хочешь славы и богатства. Почему? Не думала, что в дружинах найдутся люди, уклоняющиеся от того, за чем все прочие гоняются.

– О, королева, я не так скромен, как ты думаешь. Я желаю большего, чем слава и богатство.

– Чего же? Что может быть лучше славы и богатства – ну, для вас, для мужчин?

– Новая жизнь.

– Новая жизнь?

– Да. Когда-нибудь каждому придется умереть. И каждый хочет попасть в Валгаллу – я тоже говорю о мужчинах. Но в палатах Одина уже не будет иного занятия, кроме как тысячу лет подряд хвастать своими подвигами и сражаться каждую ночь все с теми же людьми, с которыми сидишь за столом. А на это обречен каждый, кто при жизни успеет стяжать славу. Пока человека помнят, он никуда не денется из Валгаллы и будет обречен на бездействие. А когда его забудут, он получит свободу родиться вновь. И проживет новую жизнь, вместо того чтобы тысячу лет вспоминать ту, старую. А потом еще раз. Мне сдается, это куда веселее, чем каждый день глодать кости все того же вепря. Того же самого вепря, каждый день поедать заново! Разве это не скучно, а, дроттнинг? Думаю, уже через пару месяцев на него и смотреть будет противно!

Я засмеялась.

– Тебя послушать, так все они дураки – Харальд Боезуб и все ему подобные.

– Ну, я не стал бы так говорить. Они выбрали это. А я выберу другое.

– А откуда ты знаешь, что нужно быть забытым, чтобы родиться вновь?

– Мне рассказал это Один. Однажды я видел его во сне.

Я вытаращила глаза, не зная, поверить или принять за шутку. Один не является всем подряд!

– Поэтому я стараюсь не задерживаться на одном месте, – добавил он. – Малознакомого человека легче забывают.

– Не у каждого бывает столько славы, чтобы приходилось от нее убегать!

– Алдан, я вижу, у тебя дело пошло на лад! – вдруг раздался рядом насмешливый голос.

В трех шагах от нас стоял Эллиди, выпятив живот, из-под которого почти не видно было его знаменитого пояса с угорскими бляшками.

– Не думаю, что, когда дойдет до дележа, тебе и правду отдадут княгиню, хотя бы даже ты ее и привез! – продолжал он. – Так что нахлобучивай свой жбан и ступай на место!

Кровь бросилась мне в лицо; я отвернулась и поспешно пошла к спуску с боевого хода. Что он себе вообразил, этот толстяк! Что я здесь… я, древлянская княгиня, пришла сюда заигрывать с чужим хирдманом?

Но сама виновата: заболталась. От Алдана веяло таким спокойствием и уверенностью, что, разговаривая с ним, я позабыла свои тревоги и неприятные мысли. Будто он закрыл за мной дверь, оставив их выть и биться снаружи.

Но теперь они вновь на меня набросились. Сегодня Володиславу передали слова Мистины. Завтра уже должно что-то произойти! Сколько может продолжаться это противостояние, этот плен? Когда уже, ёжкина кость, я наконец вернусь к моим детям!

* * *

Ночь и утро прошли тихо. Скотину снова выгнали на выпас; все напряженно вслушивались, но тревожного звука рога, оповещавшего о новом нападении, не было.

Около полудня прибежал отрок звать Мистину.

– Идут! Древляне идут!

С заборола было видно, как на тропе со стороны Коростеня показалось шествие. Возглавлял его всадник: не Володислав, как можно было ожидать, а Маломир. Молодой князь все же не нашел в себе сил склонить голову и забрать назад свои слова. Маломир ехал шагом, двое отроков вели коня под уздцы, а следом выступали семеро старейшин: в длинных нарядных рубахах, с посохами, где в навершии была вырезана голова бородатого чура – знак их власти в роду как ближайших к дедам. Оружия ни при ком не было, лишь поясные ножи. Кмети продолжали пристально следить за опушкой, но больше никто не показывался.

Старцы приблизились; Мистина приказал открыть ворота и впустить их. Сам он ждал гостей, стоя перед воеводской избой; вокруг всей площадки теснились отроки и челядь, кто не ушел со стадом.

Когда гости вошли, ворота вновь закрыли. Маломир сошел с коня.

– Бужь жив, Свенельдич! Пришли мы поговорить с тобой о нашем деле.

– И ты будь жив. Я вас уже третий день жду. Идемте. Нам есть о чем поговорить.

В гриднице Мистина уселся на хозяйское место, вокруг него разместились старшие хирдманы, гости – напротив. Мистина по-прежнему был одет в белую «горевую сряду», но вид имел обычный: непринужденный и уверенный. Теперь даже белые простые одежды не принижали его, а выделяли, будто он был волхвом.

– Случился между нами раздор… – начал Маломир.

Казалось, он не может подобрать слов, хотя у него на это было немало времени.