Ольга Ермолаева - [52]

Стафей Ермилыч вполголоса начал:

— Товарищи рабочие, работницы, крестьяне и солдаты.

Ольга приостановилась перемывать посуду. Не спуская глаз, она смотрела на свекра и с жадностью слушала. Ее поразила смелость и простота мысли и слов.

Стафей Ермилыч кончил, свернул листок и задумчиво сказал, покачав головой:

— Да... А насчет войны я все-таки не согласен с ними. Уж коли назвались груздем, так полезай в кузов, хочешь не хочешь, а воюй.

Он подал свернутый листок сыну.

— На-ка, девай его куда хочешь, больше не нужен — все понятно... Все хорошо... А насчет войны все-таки сумнительно.

— А тебе нужна война?..— сдержанно, не глядя на отца, спросил Николай.

— На кой хрен она мне сдалась, — проговорил Стафей Ермилыч, залезая на печку.— Разорение одно. Сколько народу гибнет... Молодого. А за что, за кого? Для какого, прости господи, дьявола? — Стафей Ермилыч принялся взбивать подушку; он сердито бил ее кулаком, точно она была причиной всех несчастий.

— Все так говорят,— сказал Николай.

— Ну, ладно, поживем — увидим. Последний год бедно живем, на тот год по миру пойдем.

Николай склонился над книгой. Убрав со стола, Ольга прибавила огня в лампе и подсела к мужу.

— Ты чего читаешь? Почитай вслух,— сказала она, прижавшись к нему.

Он положил ей руку на плечо. Ей стало тепло и радостно.

— Интересная эта книга?.. О чем в ней написано?.. Не про то, что сейчас читали?

— Нет... В этой книге ты ничего не поймешь.

— Али в ней так мудрено написано?..

— Не то... Про паровоз написано...

— Про паровоз? А мне охота узнать, почему он ходит, как живой.

— Для чего тебе это?.. Ты же машинистом не будешь.

— Почему? А вдруг буду машинистом.

— Ну... Не женское дело это...

— А чье?..

— Ну, чье?.. Не женское.

Николай отвечал нехотя. Ольга посмотрела на него. Лицо его было равнодушно, даже сурово.

— Ты возьми вот там какую-нибудь книжку и читай,— сказал он, не отрываясь от книги.

Ольга тихонько сняла его тяжелую руку со своего плеча и отодвинулась. Он попрежнему сидел равнодушный, молчаливый. Она вдруг почувствовала усталость и ушла в спальню.

Прошел месяц. Ольгу часто навещала мать. Приводя, она пытливо вглядывалась в печальные глаза дочери.

— Живешь-то ты ладно ли?.

— Ничего, живу хорошо.

— А хорошо ли? Смотрю я на тебя, ты что-то гаснешь... Тут ничего еще нет?..— Лукерья взглядом показала дочери на живот.

Ольга залилась краской стыда.

— Ничего я не знаю, мама.

— А свекор тебя не обижает?

Ольге хотелось рассказать матери о своей новой жизни, но она молчала.

А жизнь у ней шла неровно. Муж оказался странным человеком. То он был весел, словоохотлив, и тогда Ольге хотелось жить, делать, торопиться, то он вдруг мрачнел, брови его сдвигались; он сопел и ни слова не говорил целыми днями. Только разве скажет коротко и властно:

— Ольга, налей-ка в умывальник воды.

Или:

— Ольга, обедать!

Стафей Ермилыч в это время недружелюбно смотрел на сына, иногда говорил:

— У меня была лошадь такая же, с дурничкой. Бывало зауросит и хоть убей ее — упрямого чорта. В кого только он у нас уродился — не знаю. В дедушку. Тот такой же был своенравный, не тем будь помянут, покойная головушка.

Однажды Николай упрекнул Ольгу, что она много тратит денег.

— Что это у тебя, как в прорву летят деньги-то? Давно ли получка была и уж нет.

— На конфеты да на шоколад издержала,— вспыхнув, сказала она.

— Не ты зарабатываешь, оттого и не жаль, верно, тебе,— продолжал Николай. 

Стафей Ермилыч сидел на печке. Вдруг он беспокойно завозился, свесил ноги с печки, надернул на ноги валенки легко спрыгнул.

— Слушай-ка, Николай Стафеич,— негромко, но внушительно заговорил он.— Я Ольгу тебе в обиду не дам, родной. Она больше тебя работает. Ты уйдешь на работу и знаешь одно дело, а она?.. Как рыба об лед бьется... Жизнь-то видишь?— голос старика повысился, глаза сверкнули.— Книжки читаешь, а жизнь не понимаешь?!. Смотришь в книгу, а видишь фигу?! Ты поди-ка прогуляйся на базар сам, а мы посмотрим, чего ты там купишь. Принесешь один кукиш. Ты у меня не рыкай на нее. Благодари, что тебе дали такую жену. Вот что.

— Я не украшение к чайному столу брал, — огрызнулся Николай.

— Чего, чего ты сказал?

— А то. Я работаю, и она должна — дома. Это ее обязанность.

— Вот как? Слушай-ка, сынушка, она — человек, не раба тебе. Я у себя в семье не дозволю этого. Ты смотри у меня. Знай край, да не падай. Ты еще от моих рук не отбился.

Николай молчал, подкручивая маленькие усы. Весь этот день он не проронил ни слова, уткнувшись в книгу. Стафей Ермилыч тоже молчал. Он сидел в кухонке и подшивал свои серые валенки.

Ольга лежала в спальне. Часы пробили уже одиннадцать, но уснуть она не могла. Сколько она ни крепилась — горечь обиды взяла свое. У нее хлынули слезы. Она всеми силами сдерживалась, чтобы никто не услышал, но невольно громко всхлипнула.

Стафей Ермилыч тревожно прислушался и прошел к ней, бросив недружелюбный взгляд на сына. Ольга лежала, закрыв лицо ладонями. Он наклонился к ней и тихо спросил;

— Плачешь?.. Не плачь, мое золотко.

Ольга не отвечала.

Стафей Ермилыч пригладил ей волосы, глубоко вздохнул и вышел из спальни. Сын попрежнему сидел за книгой.

— Довел бабу до слез и дело будто не твое,— сказал Стафей Ермилыч и ушел в кухню.