Ольга Берггольц: Смерти не было и нет. Опыт прочтения судьбы - [25]

Не выплакалась я, не накричалась,

о камни я не билась головой:

о девочка, я думала сначала,

что ты вернешься прежней и живой…

Нет, не безумием и не рассудком,

я верила страшнее и теплей —

всем, что во мне заложено, – с минуты

возникновенья жизни на земле…

И как взгляну теперь я на весенний

веселый сад детей и матерей?

Чем станет мир моложе и нетленней,

тем скорбь завистливее и старей.

Как примирю теперь я мой нескладный,

и утлый мой, и вдохновенный быт

с твоею ручкой, легкой и прохладной,

что, как снежок, в руке моей лежит?

Неудержимая, не согреваясь, тает…

Ни сердцем, ни дыханьем, ни слезой

мне не согреть ее, мне не заставить,

чтоб шевельнулась прежней и живой…

И мне теперь без слез, без утоленья

тот холодок руки твоей хранить…

Но – только б ничего не позабыть,

но только бы не пожелать забвенья!

Как поэт, в минуты самой глубокой скорби она все отчетливее нащупывает одну из основных тем своей поэзии – преодоление смерти через Память. Она беспрестанно возвращается к воспоминаниям о гибели дочерей, вставляя их в общий текст своей судьбы, и делает это подчас абсолютно беспощадно к себе самой. В описании страданий и мук матери, потерявшей ребенка, проявляется вся та же неистовость и страстность, что отличала ее с юности. Это уже свойство души и натуры.

Мария Тимофеевна перенесла уход внучки еще более мучительно, потому что была одинока в своем горе. Ведь это она растила девочку почти с самого рождения, была для нее всем. Ольга часто обвиняла мать в том, что та неправильно воспитывает ребенка, плохо лечит, но сама то уезжала в командировки, то убегала на завод. Рина – так называла внучку Мария Тимофеевна и в тех же дневниках, где когда-то описывала свои женские горести, вела с ней непрерывный разговор и через десять, и даже через двадцать лет.

"Рина! Зоринька моя ясная. Тигряш мой ненаглядный. Не найду слов сказать, какое чувство, какое состояние переживаю при мысли, что нет тебя, что все исчезло, нет твоей дорогой и прекрасной жизни. Хоть я безотрывно в тебе, с тобой все, все дома на улице связаны с тобой, все время на прогулках с Мишей я как бы вижу милое дорогое твое лицо, твой взгляд, твой голос…"

"Мне жить еще полвека…" Борис Корнилов

20 марта 1936 года на последней странице газеты "Литературный Ленинград", где Ольга в то время работала уже ответственным секретарем, были опубликованы почти рядом две заметки.

"Шум, брань, изощренная матерщина. Это посетил издательство Борис Корнилов. Ругался и рвал рукописи. На полгода был исключен из Дома писателей. Литературная общественность больше не может быть равнодушна".

И тут же: "Друзья и товарищи выражают соболезнования Ольге Берггольц по случаю смерти ее дочери Ирины".

Многие знали, что Корнилов – бывший муж Ольги и отец ее дочери, но слов соболезнования он не услышал. Однако и на похоронах девочки поэт, видимо, не присутствовал. Их встреча с Ольгой уже после смерти Ирины произошла в Москве в кафе Клуба писателей. "К нашему столу подошел выпивший Корнилов, – вспоминала Мария Берггольц, – и начал грубо упрекать Ольгу – мол, не уберегли, куда вы, бабы, смотрели? – Ольга молчала, все больше бледнея. Дикая злоба поднялась у меня в горле, я вскочила и готова была броситься с кулаками на Бориса. Он глянул на меня с испугом и почти побежал от нашего столика, а соседи удержали меня…"

После того как Борис расстался с Ольгой, поэтическая звезда его стремительно восходит. Он признан не только поэтами Ленинграда, но и Москвы. Его стихи часто печатали в газетах, а песня "О встречном" на музыку Д. Шостаковича из фильма "Встречный" (1932) стала одной из самых любимых в стране.

Однако обида на "белокрылую жену" не оставляла. Где бы они ни встречались – в кругу общих знакомых или в писательских компаниях, – Корнилов ерничал, потешался над ней, а над ее стихами откровенно смеялся. Ольга же была честолюбива и простить ему этого не могла.

В 1930 году поэт познакомился со своей будущей женой Люсей Борнштейн. Ей было всего шестнадцать лет, и она была очень красива. Она убежала к Корнилову из благополучного дома, три года не виделась с родителями. Какое-то время они жили в гостинице "Англетер", потом скитались по углам, снимая жилье. Корнилов написал в ее честь поэму "Люся".

К 1934 году они обретут свою собственную квартиру в писательском доме на канале Грибоедова, одной стороной обращенном к улице Перовской (бывшая Малая Конюшенная). Отсюда Корнилова и уведут в тюрьму.

А пока:

По улице Перовской иду я с папироской,

пальто надел внакидку, несу домой халву;

стоит погода – прелесть, стоит погода – роскошь,

и свой весенний город я вижу наяву.

Тесна моя рубаха, и расстегнул я ворот,

и знаю, безусловно, что жизнь не тяжела —

тебя я позабуду, но не забуду город,

огромный и зеленый, в котором ты жила.

Испытанная память, она моя по праву, —

я долго буду помнить речные катера,

сады, Елагин остров и Невскую заставу,

и белыми ночами прогулки до утра.

Мне жить еще полвека, – ведь песня не допета,

я многое увижу, но помню с давних пор

профессоров любимых и университета

холодный и веселый, уютный коридор.

Проснулся город, гулок, летят трамваи с треском…