Олений заповедник - [22]

— Я схожу к ней, — вдруг вырвалось у меня.

— Ты отличный малый, — усмехнулся Муншин, — но эта работа не для тебя.

— Не встревай, — рявкнул на меня Айтел.

— Даже мальчик готов к ней пойти, — сказал Муншин. — Скажи мне, Чарли, у тебя совсем вырезали сердце? Ни капельки не оставили? Или ты стал слишком стар, чтобы справиться с настоящей женщиной?

Айтел развалился в кресле, раскинув ноги, и уставился в потолок.

— О'кей, Колли, — медленно произнес он, — О'кей. Всякое одолжение требует встречного. Напьюсь с твоей девчонкой.

— Ты просто золото, Чарли, — прохрипел Муншин.

— А что, если произойдет сам знаешь что? — проронил Айтел.

— Ты что, садист? — спросил Муншин. — Я даже не думаю о таких вещах.

— А о чем ты думаешь?

— Что тебе понравится Илена и ты ей понравишься. Ей будет приятно, что человек твоей репутации и такой внушительной внешности любуется ею.

— О Господи, — вздохнул Айтел.

Зазвонил телефон.

Муншин хотел сказать что-то еще, словно боялся, что Айтел может передумать, но телефон звонил, и это отвлекало. По прихоти телефонистки он умолкнет, наступит тишина, потом он снова зазвонит.

— Да ответь же, — раздраженно бросил Айтел.

Муншин прижал трубку щекой. Он готовил нам новый коктейль, но услышанное заставило его прекратить всякую деятельность. До нас донеслись рыдания, а потом смех женщины — страх волнами катился по комнате. В ее голосе был такой ужас и такая боль, что, потрясенный, я уставился в пол. Затем она вскрикнула, так громко в своем одиночестве — слышать это было невыносимо.

— Откуда ты звонишь, Илена? — резко произнес Муншин в трубку.

Кульминационная точка была пройдена. Теперь слышались тихие всхлипывания.

— Я сейчас приеду, — сказал Муншин. — А ты никуда не двигайся. Никуда не двигайся, поняла, Илена? — Не успев положить трубку на рычаг, он уже натягивал брюки, застегивал пуговицы на рубашке.

Кровь отлила от лица Айтела.

— Колли, — сделав над собой усилие, сказал он и приподнялся, — ты хочешь, чтобы я с тобой поехал?

— Она у себя в номере, — сказал Муншин уже с порога. — Я позвоню тебе позже.

Айтел кивнул и снова сел. После того как Муншин ушел, мы какое-то время молчали. Через несколько минут Айтел поднялся и стал готовить нам коктейль.

— Какой кошмар, — пробормотал он.

— Как можно быть близким с женщиной, которая так… — сказал я. — Пренеприятная история.

Айтел поднял на меня глаза.

— Немножко сострадания, Серджиус, — сказал он. — Ты думаешь, мы выбираем себе подруг? — И насупясь, отхлебнул из стакана. — Интересно, узнаю ли я когда-нибудь ответ на этот вопрос? — произнес он еле слышно.

Время шло, мы продолжали поглощать напитки Карлайла Муншина. День медленно подходил к концу. Сидеть здесь было бесцельно, как бесцельно было и уходить. За стенами дома нас ждало лишь солнце пустыни.

— Настроение у меня — швах, — произнес Айтел с широкой улыбкой, опустошив с полдюжины стаканов. У меня было такое впечатление, что лицо у него окаменело; он медленно, с удовольствием разглаживал на лысине волосы. — Интересно, как там Колли? — заметил он после небольшой паузы.

Словно в ответ раздался стук в дверь. Я пошел открывать, и пожилой мужчина, отстранив меня, прошел в гостиную.

— А где Карлайл? — спросил он, ни к кому не обращаясь. Я шел за ним.

— А-а, мистер Теппис, — сказал Айтел, поднимаясь с кресла.

Теппис мрачно на него посмотрел. Он был высокий, плотный, седой, с красным лицом и даже в белом летнем костюме с вручную расписанным галстуком выглядел далеко не привлекательным. Загорелое лицо было некрасиво: под маленькими глазками — мешки, приплюснутый нос и подбородок, утопленный в складках шеи. Он был очень похож на лягушку-быка. А голос у него оказался писклявым и хриплым.

— Ну ладно, — сказал он, — ты-то что тут делаешь?

— Знаешь, а ты задал хороший вопрос, — сказал Айтел.

— Колли что-то задумал, — объявил Теппис. — Не знаю, зачем ты ему понадобился. Я, например, не хочу даже дышать одним воздухом с подрывным элементом. Ты хоть знаешь, во что ты мне обошелся со своими «Облаками»?

— Ты забываешь, сколько денег я принес тебе… Герман.

— Ха, теперь он вспомнил, что у меня есть имя, — сказал Теппис. — Они бросают меня и уходят в широкий мир. Айтел, я предостерегал Лулу насчет тебя. Женился на отличной молодой американской актрисе, слишком хорошей для тебя девчонке, и вымазал ее имя в навозе, грязи и мерзости. Мне стало бы стыдно, если б кто-то увидел, что я разговариваю с тобой.

— A тебе и должно быть стыдно, — сказал Айтел. — Лулу была отличной американской девчонкой, а ты позволил мне превратить ее в обычную шлюху. — Голос его звучал ровно, но я чувствовал, что ему нелегко говорить с Тепписом.

— У тебя грязный язык, — сказал Герман Теппис, — и ничего больше.

— Не говори так со мной. Я больше у тебя не работаю.

Теппис закачался с пятки на носок и обратно, словно набирая силу.

— Мне стыдно, что я делал деньги на твоих картинах. Пять лет назад я пригласил тебя к себе в кабинет и предупредил «Айтел, — сказал я, — всякий, кто пытается облить грязью нашу страну, кончает в свинарнике». Вот что я тогда тебе сказал, но разве ты меня послушал? — Он помахал пальцем. — Знаешь, что говорят на студии? Говорят, что ты собираешься вернуться на экран. Как же — вернешься. Да ты и дня не проработаешь без помощи студии. Я так всем и заявил.