Олений узор - [14]

Равнина продолжалась, но в тумане виднелись только мелькавшие рядом кусты березы — больше ничего. Ехали перекликаясь, чтоб не потеряться. Петя вскоре потерял всякое представление о времени и пространстве. Ему начало казаться, что они кружатся на одном месте. Перескочили ручей. Ехали, ехали — снова ручей, потом еще раз пересекли ручей… Те же камни, тот же куст тальника на берегу, те же волны тумана то прорежаются, то наплывают.

Зосима замкнулся в своем гусе — торчат одни брови, покрытые капельками влаги. Изредка крикнет и прислушивается, как глухо, нехотя доносится сквозь туман чей-то ответ.

— Не сбились? Дорогу-то знаешь? — неуверенно спрашивает Петя, ежась от въедливой сырости.

— Знаешь, знаешь… — бурчит Зосима и щекочет хореем оленей.

Пете стало тоскливо и одиноко. Он больше ни о чем не спрашивал Зосиму. Поднял воротник куртки, уткнулся в него и старался согреть дыханием замерзший кончик носа.

— Ты ветеринар будешь? — неожиданно спросил Зосима. — Про олешка книжки читаешь? Эх-хех… — Вздохнул, легонько кшикнул на оленей и снова надолго замолчал.

Ручьи кончились. Тундра, ограниченная туманом, катилась под полозья плоско и однообразно. Пете казалось, что нарты стоят на месте и олени только перебирают ногами, не двигаясь.

— Эх-хех… — опять вздохнул Зосима. — Хотел шофером я учиться. На вездеходе шофером. Вездеход, знаешь, быстрей олешка. Уй, как по тундре прет!.. А так чего я? Пастух…

— Почему ж не стал шофером? — спросил Петя, взглянув через окошечко гуся в лицо Зосимы. Под мокрыми бровями совсем сикались его глаза. В них не было больше черного пламени. В них чувствовалась горечь и беспомощность. Да, зрелая горечь и детская беспомощность.

— Почему, почему… — Зосима отвернулся. — Почему дурак был… Молодой дурак был… Интернат учился… Книжка читал… писал…

Зосима вдруг оборвал разговор, остановил упряжку, подошел к кореннику, повертел в пальцах ремень сбруи. Ремень был порван. Зосима вобрал руку в рукав гуся, ловко достал нож, висевший на поясе под гусем, быстро прорезал концы ремня, сорвал под ногами пучок какой-то травы и скрепил ремень.

— Скучал тундра… — продолжал он, погоняя оленей. — Батюшка, матушка скучал, братья, сестры… Убежал интернат… Учить кончал, дурак оставался… Эх-хех… Мой друг — вместе учился — сейчас в городе начальник стал… Я-то пастух…

— Ничего, ты же хороший пастух, а это… — начал было Петя, но Зосима прервал его:

— Ладна, ладна, харош пастух — почет, уважение, грамота, часы, знаю…

И здесь, так же внезапно, как началась, кончилась полоса тумана. И гребень склона, и вышка были уже действительно рядом.

И небо стало утренним. Медная заря побледнела, засветилась латунью, облака поредели, поднялись, вся округа засияла, запела красками.

Из тумана, как из озера, выплывали на склон упряжки и бежали к гребню. За гребнем начиналось тундровое плоскогорье. До этого момента горизонт был скрыт то кустами, то увалами, то склоном, а сейчас ничто не останавливало взгляда. Справа за тусклым серебром росной тундры поднялся Уральский хребет. Он видится как огромная плоская стена, прорезанная трещинами снежников. Неожиданным взмахом сломал он равнину, нарушил однообразие. Его подошва в белесой дымке, а вершины в смоляных облаках.

На север и запад развернулась низина, залитая туманом. Отсюда она как замерзшее море. Кое-где ее пропороли купола возвышенностей и черные клинья далеких лесов. А южнее, в ярко-зеленой тундре, просветились озера. Они были совсем круглые, и из каждого прямо в небо поднимался столб пара.

Голоса людей и дыхание животных лишь оттеняли неколебимую тишину.

Зосима выпряг оленей и пустил пастись. Они не стали ложиться — пошарили под кустами, метнулись в сторону, сбившись в кучу, прильнули мордами ко мху, опять отбежали.

— Смотри, смотри, — крикнул Рогов Пете, — грибы ищут!

Олени шарахнулись по зарослям карликовой, не выше травы, березки вдоль по склону. За ними и остальные, выпряженные и с нартами.

Пастухи бросились вдогонку.

— Когда грибное место проезжаешь, олени просто бесятся, не повинуются, — продолжал Рогов, — идут по грибы, да и только. Ты их и хореем, и криком, и уздой — ничего не помогает. Бывает, так понесут, что и седока свалят в азарте, и в тундру убегут сами по себе. Чего там! Грибы для них первое лакомство сейчас.

Он пошарил среди мха и достал маленькую крепкую шляпку подберезовика.

— Никогда не ел сырых грибов? Ha-ко, отведай.

Петя с опаской, так же как вчера сырую рыбу, взял шляпку, пожевал упругую мякоть и почувствовал, как необычайно пряный, острый аромат наполняет рот. Это было гораздо вкусней, чем вареный или соленый гриб.

— Ну, как? Теперь оленей понимаешь?

Иван Павлович рассмеялся и отправил в рот бледно-коричневый подберезовик.

Среди мха молодые грибки были рассыпаны, как яички, — только подбирай. И тут же сочные лепешки зажелтевшей поспевающей морошки.

Пастухи привели оленей, привязали к нартам, и олени, поняв, что по грибы все равно не уйдешь, ложились на мох, подгибая сначала передние, потом задние ноги, и щипали березки.

Собрались у нарт Данилы, выпили по пластмассовому стаканчику водки, закусили сырыми грибами и морошкой. На нарты кто-то положил кожаный мешочек соли. С ней грибы оказались еще вкуснее.