Олеко Дундич - [25]
— Ах, простите, чуть не забыл. Его превосходительство поручил передать вам небольшой сверток. Эй, унтер, подай даме генеральский подарок!
— Слухаю, ваше высокородие! — откликнулся Шпитальный. — Зараз принесу.
Дальше все произошло с молниеносной быстротой. Шпитальный связал руки фельдшерице, а Дундич, заткнув ей рот платком, вновь представился:
— Я — Красный Дундич. Приехал за вами. Надо спасти жизнь хорошему человеку. Спасете — и мы вас отпустим. Даю слово!
Дундич перебросил фельдшерицу через седло, прикрыл буркой.
По хутору ехали шагом, не торопясь. Это раздражало Шпитального. Раз дело сделано, надо ветром нестись домой. А Дундич почему-то медлит. Но тогда он еще не знал всех приемов своего командира. Оказывается, даже в минуты смертельной опасности Дундич сохранял спокойствие, чтобы не навлечь на себя подозрений.
Однако стоило всадникам выехать за околицу, как они дали волю коням.
Стрепухов внимательно выслушал своего помощника. Он ни разу не перебил его, а лишь одобрительно кивал головой. Решительность и находчивость Дундича нравились командиру полка.
— Я всю правду рассказал, Петр Яковлевич, а теперь отдавайте в трибунал.
— Да что ты, Ваня. Я пошутил. К награде тебя представлю. — Стрепухов притянул к себе Дундича и крепко обнял. — Ах ты, мой человечный человек. Недаром пословица молвит: «Друга любить — себя не щадить». Ну, как себя чувствует твой дружок, Сороковой?
— Пулю вынули, ему стало легче. Заснул парень. Фельдшерица при нем.
— Слово перед ней сдержишь, отпустишь? Честность всегда уважается, даже противником. Вот генерал Краснов нас обманул. Когда его красногвардейцы под Гатчиной захватили, он слово дал, что руки на народную власть не подымет. Его под «честное генеральское» отпустили, а он брехуном оказался. Сначала с немцами снюхался, теперь с Антантой. Против народа белоказаков поднял. Я его знаю — ничтожный человечишко. А наше, большевистское слово — это честное слово.
— Фельдшерица на прежнее место не вернется. Сама не хочет.
— По…нят…но… — протянул Стрепухов. — А колдаировская деваха? Спишем?
— Да что вы, Петр Яковлевич! Дозвольте за Марийкой съездить.
— Не время, Ваня. Вот возьмем Иловлю, тогда и в отпуск съездишь. Погоди малость.
Дундич нахмурился: «погоди» его не устраивало.
— Схожу в околоток, — сказал Дундич, подымаясь. — Погляжу на Сорокового.
— Сходи. От меня привет передай.
«В бою — зверь, а среди людей — самый сердечный. А я на него гневался, почему не доложил, почему без спроса. А когда докладывать? Жизнь Сорокового на волоске была…» — рассуждал Петр Яковлевич, оставшись в горнице один.
На хуторе Колдаиров
С тех пор как Дундич покинул хутор, Анна Григорьевна молила бога, чтобы, кроме Алексея и Петра, он еще сохранил жизнь и Ивану. Она понимала Марийку. Такого человека, как Дундич, нельзя не любить — и храбрый, и красивый, и ласковый.
Всегда, когда семья садилась ужинать, на стол ставилась лишняя тарелка с ложкой. Марийка никому не говорила, для кого предназначен этот прибор: мать догадывалась — для Дундича.
Мария Дундич.
Грамотных на хуторе было двое: кривой казак Антон, еще в русско-японскую войну потерявший руку, и Мария Самарина. Изредка на хутор попадали газеты и журналы. Хуторяне, прежде чем пустить их на курево, несли печатное слово на самаринский баз к хуторской грамотейке.
— Почитай, Марийка, що «Волна» нэсэ.
Журнал «Донская волна», выходивший в Ростове, нес всякую чушь о Советах, сообщал о полном развале красной конницы.
«Пишут о развале, грозятся Царицын взять, а сами, как зайцы, от Буденного бегут», — думала Марийка, листая белогвардейский журнал.
Однажды ей принесли белогвардейскую газету. В ней на разные лады восхвалялись подвиги, совершенные мамонтовцами. На второй странице Марию заинтересовала заметка под броским заголовком: «Наглая вылазка».
В заметке сообщалось о красном разведчике, одетом в форму офицера Донской армии. Говорилось о том, что, пренебрегая международными правилами о неприкосновенности медицинского персонала, переодетый красный командир похитил фельдшерицу. У Марийки мелькнула мысль: «Не Дундич ли?»
С его слов она знала, что во время войны сербов с турками Дундич иногда переодевался в форму турецкого офицера и свободно разгуливал по населенным пунктам, захваченным врагом.
«Да, это он, — убеждала себя Марийка. — Дундич запросто сойдет за офицера». Одно ей было непонятно — зачем похитили фельдшерицу? Разве в Красной Армии мало врачей?
И вдруг в девушке проснулась ревность. Может быть, Дундич похитил ее для себя, забыв все то, что вечерами говорил ей, Марийке? Какой он тогда хороший был!
Давно Марийка собиралась написать ему письмо. Но куда? Фронт все время движется. Письмо не доставят, и оно, на ее беду, вернется обратно на хутор. Чужие люди распечатают его, прочтут — и тогда несдобровать.
Иногда через хутор проходили безоружные казаки, отпущенные из красного плена. Рябой словоохотливый станичник из Сиротинской, не таясь, рассказывал хуторянам о своем разговоре с главным конным командиром Семеном Абыденным.
Марийка знала, что так называют Буденного некоторые казаки. Окольными путями ей было известно, что Буденный часто видится с Дундичем и что Дундич выполняет его поручения, и поэтому все, что станичники говорили о красном генерале, она слушала с особым интересом.
