Олег Табаков и его семнадцать мгновений - [8]

А еще острый на язык Павел Кондратьевич очень любил музыку. Именно поэтому она вошла в сознание его сына, что называется, с молоком матери. Вся Изабелла Юрьева, Вадим Козин, Джапаридзе, Лемешев, Козловский, поющий не только арии из классических опер, но и романсы – эти и другие музыкальные сочинения Олег Павлович помнит до сих пор. И даже может изобразить очень смешную интонацию, с которой его отец пародировал Изабеллу Юрьеву: «Милый дрю-ю-к, нежный дрю-ю-к».

Умер фронтовой врач, кавалер ордена Красной звезды и великой солдатской медали «За отвагу» Павел Кондратьевич Табаков от инсульта на семьдесят восьмом году жизни. Неординарный, многогранно талантливый человек, он, конечно же, не раскрыл свой потенциал до конца. За него это сделал его сын. «Отец никогда не говорил о том, чего не знал. Я даже не могу себе представить его, суесловящим на темы, которые, ну как бы это сказать, не входили бы в сферу его компетентности. И наоборот: мера его компетентности в своей профессии была очень высока. Ну не зря же сотрудники говорили: «Если чего не знаете, спросите у Павла Кондратьевича». Все, кто хотя бы немного общался с отцом, называли его «живой энциклопедией» – так велик и точен был объем его знаний. Господи, как бы я хотел пожелать сыновьям своим успеть насытиться мною, ибо чем дольше я живу, тем больше понимаю, как мало я был с отцом – и с матерью тоже, но с отцом особенно. И если было у кого поучиться человеческому достоинству, то, прежде всего, у него. Судьба посылала ему серьезные испытания, и нельзя сказать, что его жизненный путь был составлен из одних побед – нет, но, наверное, было что-то магическое в этом человеке, что, по сути дела, и есть человеческий талант. Это ощущали люди в Падах, где на закате жизни он в санатории занимался совсем простыми врачебными делами, в «Микробе» – закрытом научно-исследовательском институте, где он работал многие годы, в военно-санитарном поезде, с которым прошел всю войну. Мне было восемь или девять лет от роду, когда этот поезд прибыл на станцию Эльтон, где простоял несколько часов, пока раненых транспортировали в госпиталь, и я прекрасно помню, как смотрели на отца сестрички, кормившие меня молочной рисовой кашей с компотом. И самое, пожалуй, горькое и сильное испытанное мной чувство, когда мы со старшим сыном Антоном опоздали с самолета и подъехали к дому, откуда уже выносили гроб, и я увидел, как много народа хоронит этого пенсионера! Мало того, когда мы подъехали на панихиду к институту «Микроб», там тоже стояла толпа людей. Я не знал, что он так много значил не только для семьи, для друзей, для коллег, но и для тех, кто был с ним просто знаком. Вот это вот, наверное, укор. Вина перед отцом, время от времени оживающая во мне.

Конечно, я счастлив тем, что он бывал на моих спектаклях и видел, что ремесло, избранное мною, значимо, что ли, для большого количества людей. Я всегда очень волновался, зная, что он приходил. У отца были свои суждения о том, что я делал. Как ни странно, я никогда не слышал от него похвалы. Не потому, что он не хотел, а потому, что такой он был человек – ну, как-то неловко… неинтеллигентно даже! Он выражал свое одобрение, наверное, своим желанием увидеть еще что-нибудь – самым главным, на мой взгляд, способом, а не словесной шелухой. Это у меня от него – я с большим трудом выношу комплименты в свой адрес. Кстати, и в молодости в подобных случаях либо начинал усиленно рассматривать пол, либо всячески старался сдабривать иронией приторность хвалебных речей. Может быть, потому, что я унаследовал от отца и другое его свойство: он знал себе цену. Никогда не терпел фамильярности по отношению к себе и не допускал ее по отношению к другим».

* * *

В разгар лютой зимы 1942 года тяжело заболела брюшным тифом мама. Комнату перегородили. В большей части поместили больную, меньшая осталась для детей. Даже выкарабкавшись из инфекции, Мария Андреевна долго не могла встать на ноги. Так истощила ее жуткая болезнь. Сердобольная, она любой кусок съестного отдавала Олегу и Мирре. Поэтому тетя Шура, принося куриный бульон, скармливала его больной, зорко следя, чтобы «мелюзга» не поживилась. Все ценное из дому было отнесено на рынок и продано. Бабушки скрепя сердце оставили детям «Робинзона Крузо» Даниэля Дефо, книгу Эль Регистана «Стальной коготь», два тома Шиллера и жизнеописания Суворова, Кутузова, Нахимова – марксовские, дореволюционные, очень красочные издания. За долгие годы войны Олег выучил эти книжки наизусть. А читать научился еще четырехлетним. Во многом благодаря маме…

Маме Олега Табакова выпала судьба сложная и извилистая. Она росла девушкой-красавицей среди таких же благородно-красивых братьев и сестер: Вера, Ольга, Мария, Григорий, Анатолий. Все они получили отменное воспитание, которое никакая революция уже не в состоянии была испоганить или вытравить. До мировой войны Мария, как и ее старшие сестры, находилась в пансионе. Возвратившись в семью, девочка Муся поступила в гимназию. И тогда же начались ее страдания. Застрелился на десять лет старший брат-эсер Григорий. Спустя некоторое время ушла из жизни старшая сестра Ольга. Забеременев от директора гимназии она, не желая подвергать любимого человека позору, покончила с собой. Застрелился в припадке ревности и первый муж Марии Андреевны. Погиб при исполнении служебных обязанностей разведывательного характера второй муж. По-настоящему счастливой она была только с Павлом Кондратьевичем. Но и это счастье длилось недолго. После развода с ним Мария Андреевна безо всякого труда могла бы устроить собственную судьбу. Она, что называется, до седых волос пользовалась у мужчин вниманием, если не сказать восторгом. Но имея на руках двух детей, Мирру и Олега, целиком себя им и посвятила. Как человек долга, она поменяла свою женскую судьбу на детей. Иконная русская традиция.