Олег Рязанский против Мамая. Дорога на Куликово поле - [20]

«Похоже, сильной волей мой муж не обладает, — подумала Евфимия, раздраженным жестом отшвырнув гребень. — Он наверняка уже пьян, как свинья! Коль я сама не вытащу Владимира из этого сборища гуляк, он будет пьянствовать до утра. Господи, почто в таком статном и крепком молодце такая безвольная душонка?»

Решительно поднявшись, Евфимия быстро натянула на себя длинное платье из аксамита, надела на ноги чиры из мягкой кожи, завязала свои длинные волосы в узел на затылке, после чего покрыла голову белым платком с красными узорами. Евфимии очень не хотелось появляться в гриднице, где сейчас продолжалось пиршество, но она помнила отцовское наставление, поэтому все-таки заставила себя покинуть опочивальню в этот поздний час.

При расставании Олег Иванович оставил наказ Евфимии, дабы она была готова к тому, что ей придется стать для Владимира не только женой, но зачастую и нянькой. «Чем большую заботу ты станешь проявлять о Владимире, тем крепче и вернее привяжешь его к себе, — сказал Олег дочери, оставшись наедине с ней. — Теперь, Фима, во многом от тебя будет зависеть, останется ли Владимир верен союзу с Рязанью, когда сядет князем в Пронске. Поэтому начинай приглядывать за Владимиром с первых дней своего супружества с ним. За этим увальнем нужен глаз да глаз!»

Даниил Ярославич, вокняжившись в Пронске, не пожелал проживать в хоромах, где до него жил его брат Владимир Ярославич со своей семьей. Хоромы эти изрядно обветшали, хотя со стороны смотрелись еще вполне добротно. Даниил Ярославич не стал сносить терем брата, он просто повелел вплотную к нему пристроить другой терем из гладко оструганных сосновых бревен. Старый, потемневший от времени дубовый терем Даниил Ярославич уступил старшему сыну Владимиру в качестве подарка к свадьбе. Два терема были соединены между собой крытыми переходами на уровне первого и второго этажей.

Со светильником в руке Евфимия двинулась по мрачным темным помещениям, наклоняя голову в низких дверных проемах, и, всякий раз вздрагивая от страха, когда у нее под ногами пробегала мышь или сразу несколько мышей с тонким писком разбегались по углам, напуганные ее шагами и светом масляной лампы. Обычно возле крытого перехода, ведущего из старого терема в новый на уровне второго яруса, всегда дежурила стража. Таково было распоряжение Даниила Ярославича, который не желал, чтобы любые посторонние люди появлялись в его покоях. Доступ туда был строго запрещен даже супруге и младшему сыну Даниила Ярославича. Запрет этот касался также Евфимии и всех ее слуг. Владимир имел доступ в отцовские покои, но только в дневное время.

Евфимия полагала, что на втором этаже своего нового терема Даниил Ярославич хранит сокровища, которыми он сильно дорожит.

В эту ночь стражников на крытой галерее почему-то не оказалось. То ли они ушли, не дождавшись смены, то ли ненадолго отлучились, выполняя приказ гридничего или самого Даниила Ярославича.

Не в силах побороть свое любопытство, Евфимия вместо того, чтобы повернуть к лестнице, ведущей на первый ярус терема, быстро проскользнула по темному переходу в покои своего свекра. Она кралась, затаив дыхание и стараясь ступать бесшумно. Сначала ей открылось караульное помещение с широкими скамьями вдоль бревенчатых стен, на которых были развешаны дротики, топоры, щиты и колчаны со стрелами. В караулке никого не было, хотя по огню, пылающему в очаге, и по остаткам трапезы на столе явствовало, что стражники находились здесь меньше получаса тому назад.

Миновав караулку, Евфимия очутилась в коридоре, озаренном светом факелов, прикрепленных к стенам. Деревянная стена справа была глухая, слева виднелись три дверных проема, два из которых были плотно закрыты. Одна из дверей была немного приотворена.

У Евфимии сердце застучало гулко и часто, когда она явственно расслышала доносящиеся из-за приоткрытой двери сердитые мужские голоса и приглушенные девичьи стоны. В том, что там творится что-то жуткое и жестокое, у Евфимии не было никаких сомнений. Забыв про свой страх, Евфимия двинулась вперед и осторожно заглянула в комнату, откуда доносились насторожившие ее звуки.

Зрелище, открывшееся Евфимии, потрясло ее до глубины души. Она увидела двух гридней в длинных кожаных рубахах, с кинжалами на поясе, которые пытались подвесить вниз головой совершенно нагую девушку опутанную веревками. Один из гридней стоял на табурете, стараясь зацепить за вбитый в потолочную балку железный крюк край веревки, которой были стянуты ноги несчастной пленницы на щиколотках. Другой гридень, стоя на полу, крепко держал связанную девушку, обхватив ее руками. Пленница дергалась и извивалась, сопротивляясь изо всех сил. Кричать она не могла, поскольку в ее рот была продернута веревка, не позволявшая ей сомкнуть челюсти. Несчастная могла только невнятно стонать. Светло-русые распущенные волосы пленницы свешивались вниз, подметая дощатый пол при каждом резком движении ее гибкого связанного тела, оказавшегося в руках двух мучителей.

— Держи крепче эту сучку, Демьян! — проговорил стоящий на табурете гридень. — Я никак не могу зацепить веревку за крюк!