Оле, тореро! - [35]

— Хороший был парень…

Тем и кончилась заупокойная речь по Хорхе Гарсии, тореро из Чамартина. Но Луис снова вернулся к единственному занимавшему его сюжету — Луису Вальдересу.

Я попросил у хозяев дома позволения оставить их пораньше и ушел в свою комнату. Спать мне вовсе не хотелось, просто я испытывал настоятельное желание побыть одному. Луис утомлял меня. Тут уж ничего не поделаешь. Я не мог не сравнивать убогое жилье Гарсии и имение Вальдереса. А меж тем Хорхе почти не уступал Луису. Просто ему повезло меньше, чем Валенсийскому Чаровнику. Такое часто случается с бандерильеро. А впрочем, что ж! На свете всегда будут счастливчики и неудачники, те, кого любят, и те, кого не полюбят никогда, и мальчики, гибнущие на арене… Будь у меня под рукой какое-нибудь спиртное, я бы, наверное, напился. Решив лечь, я снял пиджак, и тут в дверь постучали. Я так удивился, что даже не сразу ответил: «Войдите!» В комнату вошла Консепсьон.

— Я еще никогда не видела Луиса в такой прекрасной форме. Он отправился прогуляться.

— И ты для этого поднялась ко мне, чтобы сообщить эту выдающуюся новость?

— Нет. Просто я хотела спросить, почему ты наврал Луису.

— Насчет чего?

— Насчет смерти Гарсии.

— А что ты об этом знаешь?

— Что его убили. В Сантандере я слышала часть твоего разговора с Марвином.

— И что с того?

— Почему ты не сказал Луису правду?

— А ты не догадываешься? Кстати, тебе самой ничто не мешает пойти и все выложить мужу, как тогда в Памплоне. Это ему, несомненно, очень поможет отличиться в Валенсии!

— Кто же убийца?

— Как кто? Разве не ясно? Я! И как раз сегодня утром Марвин подробно излагал мне свои подозрения на этот счет. Это я убил своего друга Гарсию, как и я же оплатил грязную газетную кампанию против своего друга Луиса, как из ревности позволил убить Пакито! Удивляюсь только, почему я до сих пор не в тюрьме!

— Успокойся, Эстебан!

— Успокоиться? Клянусь Макареной, меня обвиняют в том, что я убиваю самых дорогих мне людей, а я должен хранить невозмутимость? Не могу больше! Весь мир против меня!

Мы, цыгане, привыкли молча сносить удары судьбы, но уж коли нервы сдают, наше отчаяние беспредельно. И я, вне себя от горя, кричал, обливаясь слезами:

— Да что я вам всем сделал? Почему вы все объединились против меня? Луис отнял у меня смысл жизни, и это его все жалеют! Ты думаешь, не с чего биться головой об стенку, когда слышишь от единственной женщины, которая для тебя значит все на этой земле, что ты лжец, а то и кое-что похуже? Я все потерял… Вы все у меня отняли…

Больше у меня ничего нет… Так оставьте же меня в покое… в покое… покое!

Консепсьон слушала молча, и лишь когда я, обессилев, рухнул на стул, проговорила:

— Эстебанито…

Но это был тот, прежний голос с берегов Гвадалквивира. А потом она выскользнула за дверь.

Глава пятая

Перед началом корриды в Валенсии, пожалуй, меньше всех волновался Луис. Рибальта, во время пасео стоявший справа от меня, пожевывая сигарету, беспрестанно бормотал:

— Господи, сделай так, чтобы он выступил хорошо… Пусть он выступит хорошо, Господи…

В конце концов я не выдержал.

— Прошу вас, дон Амадео, пожалуйста, помолчите немного!

— Но разве вы не понимаете, дон Эстебан, что я прозакладывал все свое состояние? Если дон Луис не удостоится здесь триумфа, я не верну даже тех денег, которые вложил в него с тех пор, как мы заключили соглашение!

— Никто вас не принуждал! Вы рами явились к нам!

Рибальта умолк, словно неожиданно сообразил, что винить некого и что он мог бы преспокойно по-прежнему заниматься экспортом-импортом. Но я тут же пожалел, что поддался дурному настроению, и, дружески похлопав дона Амадео по спине, постарался его успокоить.

— Не волнуйтесь. В последние дни Луис тренировался с особым рвением. Коли быки не выкинут какой-нибудь неожиданный фортель, выступление превратится в сольный концерт.

— Да услышит вас Бог, дон Эстебан! Тогда на следующей неделе я запрошу двойную цену. Нам ведь предстоит коррида Сан-Себастьян.

Я не мог удержаться от смеха — вот что значит деловой человек! Фелипе Марвин, стоя слева от меня, ни на секунду не отводил взгляда от нашей куадрильи. Кем бы ни был убийца Хорхе Гарсии, я не сомневался, что ему не уйти от дона Фелипе. Детектив принадлежал к тому редкому типу испанцев, которые умеют дисциплинировать себя и всю энергию направлять к определенной, цели. Я понимал, что для дона Фелипе убийца Гарсии — не просто преступник: заставив раскошелиться страховую фирму, он жестоко задел честь самого детектива. И тот не мог простить оскорбления.

Консепсьон сидела на своем обычном месте. Когда я повернул голову, она мне улыбнулась. После той встречи в моей комнате, встречи, когда у меня сдали нервы, она стала обращаться со мной гораздо любезнее. О, конечно, то была не прежняя Консепсьон, но озлобление прошло и, казалось, она готова вернуть мне свою дружбу. Женщины любят мужчин в унижении и проявляют настоящую нежность, лишь когда те обнаружат слабость. Звуки труб вернули меня к действительности.

Вечером того знаменательного воскресенья нам не удалось сразу же уехать обратно в Альсиру. Почитатели Валенсийского Чаровника не желали отпускать своего вновь обретенного кумира. Ему удалось удовлетворить не только их страсть к тавромахии, но и чувство региональной гордости. И в самом деле, Луис выступил потрясающе. Еще ни разу в жизни он не сражался так, как в тот вечер перед «своей» публикой. И эта последняя немедленно ему покорилась, очарованная мастерством тореро. Женщины истерически кричали, мужчины обнимались и целовались. Короче, зал ревел от восторга. Больше пятнадцати минут потребовалось только на то, чтобы очистить арену от всего, что зрители набросали в честь необыкновенного матадора. Никогда не забуду дона Амадео, подпрыгивавшего на месте и вопившего, как мальчишка. Он остановился лишь на минуту, чтобы крикнуть мне: