Оле Бинкоп - [79]

Два дня бык терпел, потом взбунтовался. Девушки вывели его во двор. Бык вырвался. Девушки болтались на его цепи, словно кабаньи зубы на часовой цепочке скототорговца. Бык умчался за ворота. Он прижал к забору маленькую Герту и сломал ей три ребра.

Жена Буллерта, Криста, бледная и несчастная, сидела на постели.

— Убери ты от нас этого быка. Отдай его Оле Бинкопу в кооператив. Там он будет на месте.

Этого Буллерт не выдержал и слег. Итак, чума, именуемая кооперативом, поразила и его жену.

Прошла неделя. Поскольку серьезной болезни у него не обнаружили, пришлось ему подняться и созвать партийное собрание. Таково было распоряжение районного начальства.

Необычное получилось собрание. Сам первый секретарь товарищ Вуншгетрей приехал на машине, чтобы принять в нем участие.

Ян Буллерт приветствовал собравшихся товарищей с первым секретарем во главе и предоставил ему слово. Вуншгетрей запротестовал. Пусть сперва отчитается товарищ Ян Буллерт, на долю которого выпала честь побывать в Берлине и принять участие в партийной конференции.

Ах ты, господи Иисусе! Пришлось Яну выступать.

— Да, — начал он, — штука хитрая. Во-первых, прежде чем перейти к делу, я хочу сказать про питание. Питание было очень хорошее — и в завтрак, и в обед, и в ужин. Нет, нет, на питание пожаловаться нельзя. Жаркое было. С подливкой. Картошки — до отвала. Бананы. Хорошо было, товарищи.

Во-вторых, прежде чем перейти к делу, Буллерт рассказал про культурные мероприятия. Перво-наперво им показали картину про поднятую целину — такую хорошую, что дальше некуда, потом выступали танцоры, и прыгали они, что твои кузнечики. А потом выступил один музыкант из самодеятельности. Эх, как он играл на мандолине! Стало быть, на мандолине он играл в порядке самодеятельности, а на губной гармошке как профессионал. И еще ногами притопывал.

— Одно слово, музыкальный комбайн! — выкрикнул каменщик Келле.

Буллерт возвысил голос.

— Что же из этого следует, товарищи? А вот что из этого следует: у нас в Блюменау тоже надо уделять больше внимания вопросам культуры.

— Ты ведь сам не хотел, чтобы твой сын занимался музыкой! — крикнул Вильм Хольтен.

Буллерт пропустил мимо ушей неуместное замечание.

— Товарищи, пора положить конец постыдному для нас положению, когда за целую неделю в Блюменау крутят всего одну картину.

Подняла руку Эмма Дюрр.

— А я-то думала, что в Берлине были приняты какие-нибудь решения.

— Решения? Само собой, были и решения. Такие, знаете, высокие решения! Грандиозные! Вы о них прочтете в газетах.

Районный секретарь счел своим долгом вмешаться. Отчетное собрание плохо подготовлено. Ни плакатов, ни флага, ни скатерти, ни цветов.

— Интересно, а дома у товарища Буллерта такая же безрадостная картина?

— Еще безрадостней: жена у меня больна, у дочери сломаны ребра, сын сбежал. — Буллерт выложил перед собравшимися все свои беды. Жизнь у него несладкая. Потому он и не мог уследить за ходом конференции. Да простит ему бог! Уж пусть лучше про конференцию расскажет товарищ Вуншгетрей.

В комнате движение. Участники собрания посмеиваются. Кто злорадно, а кто сочувственно. Ян, у которого язык был прежде острее бритвы, вдруг совсем поглупел. С чего бы это? Неужто из-за собственных коров и свиней? Не многовато ли навоза пристало к его подошвам? Фрида Симсон, желтая, как лимон, прошипела:

— Ну и тряпка этот Буллерт! Ну и дерьмо!

Товарищ Вуншгетрей доложил о конференции коротко и ясно. Ни слова о еде, питье или культурном досуге.

— Конференция влила в нас новые силы и надежды. Она указала нам цель на пути к будущему.

Глаза Келле засверкали, фрейлейн Данке из кооперативной лавки кивнула.

Товарищ Вуншгетрей продолжал:

— Говоря о нашей цели на пути к будущему, нужно признать, что в Блюменау, несмотря на известные промахи, уже сделаны первые серьезные шаги в этом направлении.

Слушатели вытаращили глаза.

— Некоторые товарищи в Блюменау уже показали блестящий пример для всего района.

— Какие товарищи? — подскочила Эмма Дюрр.

— Ну, прежде всего, надо полагать, наш товарищ Бимскоп.

Келле засмеялся:

— Ты что, с луны свалился?

У Эммы Дюрр из прически выскочила шпилька.

— Если ты говоришь про Оле Бинкопа, тебе следовало бы знать, что с ним произошло.

Волнение, шум в зале, смешки. Вуншгетрей поднял руку, призывая к порядку. Ну конечно же, он помнит, что Бинкоп исключен из партии, но разве это делалось без ведома первичной организации? Разве последняя не присутствовала при этом в полном составе? Разве она не ввела в заблуждение самого товарища Вуншгетрея, не пустила его, так сказать, по ложному следу? И далее:

— Хотел бы я посмотреть, где те товарищи, которым так не терпелось исключить Оле Бинкопа из партии!

Ян Буллерт поднял руку:

— Что-то мне худо. Пойду лягу. Не иначе у меня аппендицит! — Воплощенное страдание, он медленно поплелся к дверям.

Пойдем и мы, товарищи, пусть Фрида Симсон без нас упражняется в штампованной самокритике. Между прочим, она так и осталась бургомистром. А вот Ян Буллерт секретарем не остался. Неудачно разыгранный приступ аппендицита — это, извините, еще не самокритика.

8

Оле засунул партбилет в нагрудный карман, туда, где сквозь подкладку чувствовалось биение сердца. После этого он трижды подпрыгнул прямо посреди улицы.