Окурки - [18]

В несколько прыжков Христич достиг начальника караула, сорвал с него автомат и дал длинную, поверх голов, очередь. Роты, застыли. Стала оседать пыль, поднятая сот­нями ног. Христич уловил момент, когда масса людей уже управляема, и без натуги, обыденно, будто ничего не про­изошло, скомандовал своей роте. Та беспрекословно повер­нулась и пошла в казарму. Командир Первой вдруг потерял голос, – но его рота без команды вошла – в столовую и стала вдоль скамеек, лицом развернувшись к старшине. «Ро­та…сесть!» Будто металлический дождь прошелестел – это разбирались ложки.

Торопливо покончив с едой, офицеры собрались в кори­доре штаба. «Ну, что, – с нервным смешком произнес кто-то. – Позавтракали, голубчики?» Начальник штаба прибег к самому верному и безотказному: «Капитан Христич! Объявляю выговор за нарушение ротою распорядка дня. Почему не контролируете старшин и командиров взводов?» Христич, всегда глотавший замечания не поперхнувшись, на этот раз огрызнулся: «А почему Первая опоздала в столовую?» «Я вам поговорю!»

Умолкли. Из комнаты связистов вернулся посланный туда капитан Сундин, преподаватель стрелкового оружия. «Ну?..» Сундин отрицательно покачал головой, что означа­ло: связи нет. Долго молчали, не решаясь что-либо сказать. Но тишина не могла быть беспредельной, она обязана была оборваться. – Арестовать… – тихо было сказано кем-то. Видимо, эта мысль витала в воздухе.

– Кого?.. – еще тише спросил начальник штаба.

– Его. Висхоня. Того майора.

Почему именно Висхоня – сказано не было. Да и кто мог винить в чем-либо отпускного офицера, заглянувшего на курсы два, нет, три раза. Столы по-другому расставил, так это ж полковой комиссар приказал. Николюкина и особиста в глаза не видал Висхонь, а уж к сегодняшнему ЧП вообще не причастен.

– Не дурите, ребята, – урезонил всех начпрод. – За что его хватать?

Доводы его были опрокинуты Сундиным.

– Ты-то за него горой. Ты не за красивые глазки выдал ему новое обмундирование. Не своему дал, не мне, а чужому. Ты с ним заодно.

Начпрод коротко выдохнул «Х-ха!», покашлял и воз­ражать не стал. Начальник штаба отдал четкие указания: считать майора Висхоня агентом немецкой разведки, аре­стовать его и поместить на гауптвахте с последующей передачей органам контрразведки, усилить караул, принять меры к тому, чтоб предатель не ушел от возмездия.

– Того еще надо взять… – зашумели офицеры. – Который с ним. Что на немца похож.

Вновь Сундин сходил к связистам. Вернулся радостным. Дозвониться до станции было проще, комендант сказал, что видел документы Калинниченко, на учет его не поставил да и права у него такого нет, но отчетливо помнит: отпускное свидетельство выдано тому ровно месяц назад, до 24 июля включительно, однако с пребыванием в Ташкенте, а не в Посконцах, как у Висхоня.

Последовало еще одно предложение, очень разумное: Висхоня арестовать здесь, на курсах, заманив его сюда под каким-либо предлогом, пообещать сухой паек по аттестату, поставить штамп воинской части в вещевой книжке, получал же Висхонь здесь гимнастерку и прочее.

– Правильно, – одобрил начальник штаба. – Вместе их брать опасно. Висхоня цапнем здесь, напарника его там, в деревне. Капитан Сундин! Назначаю вас старшим! Возьмите двух офицеров и приступайте!

План казался удачным и продуманным. Позвонили в прав­ление колхоза, долго ждали, когда призовут к телефону Висхоня или Калинниченко. Наконец послышался голос старшего лей­тенанта, вместо Ташкента оказавшегося в Посконцах. Обложив матом Сундина, он сказал, что ни сухого пайка, ни штампа в вещевой книжке им не надо, и никуда они, Висхонь и Калин­ниченко, не пойдут, у них отпуск, проваливайте к черту!

План рухнул. Тогда решили взять обоих лазутчиков там, в деревне. Стали готовиться к походу в Посконцы, два лейтенанта вооружились автоматами, Сундин, желавший отличиться, сказал громогласно, что голыми руками скрути шпионов. Однако решил все-таки не рисковать и к пистоле в кобуре прибавил сунутый в карман бельгийский маузер, самогон вымененный в Первой роте. Как назло, единственное транспортное средство укатило на станцию, позвонил) туда, спросили о додже, заодно сказали о предстоящей операции. Комендант о додже ничего не знал, сообщение же о намеченной ликвидации шпионского гнезда принял со вниманием. Помощи не предложил, но пообещал содействие сразу после того, как операция завершится.

Неугомонный начпрод, всех обозвавший «лопухами», при­звал офицеров к благоразумию. Все равно никому не отвер­теться от штрафбата, не сегодня, так завтра прибудет комиссия из штаба округа и всем воздаст за полный развал дисциплины, за самоволки и самоубийства, сухари сушите, ребята!

Весь в стыду за офицеров, Иван Федорович улучил момент и поспешил в Посконцы, чтобы предупредить Вис­хоня и Калинниченко.

– Тьма беспросветная и грязь непролазная! – негодовал в шашлычной Иван Федорович так жарко, словно рассказывал не о событиях тринадцатилетней давности, а о вчерашнем происшествии. – Так низко пасть! И это русские офицеры?.. Что страшно: не так уж эти за шкуру свою тряслись, фронта ведь никому не миновать, как … не знаю! Не пойму! Но… – он подался вперед и понизил голос.. – Но еще поразительнее то, что я, отлично знавший, что никакие они, Висхонь и Калинниченко, не агенты, сам стал допускать это, где-то в глубинах сознания поселился червячок сомнения, зашевелился, стал дырявить мозга… Или все мы такие, или…