Октябрь 1917-го. Русский проект - [31]

Языковая политика заключалась в переориентации от кириллицы к латинскому алфавиту. Активно велись разработки языка эсперанто. В риторическом революционном запале левые пропагандисты доходили до отношения к русскому алфавиту как к «идеологически чуждой социалистическому строительству форме», «пережитку классовой графики самодержавного гнета, миссионерской пропаганды, великорусского национал-шовинизма и насильственной русификации». За весь продолжавшийся до середины 1930-х гг. период большевистской лингвистической дерусификации на латинскую графику был переведен алфавит 68 национальностей[157].

Основанные когда-то русскими города переименовывались в соответствии с фонетикой национальных меньшинств: Верхнеудинск стал Улан-Удэ, Белоцарск – Кизилом, Верный – Алма-Атой, Усть-Сысольск – Сыктывкаром, Обдорск – Салехардом, Царевокайск – Йошкар-Олой, Петровск-Порт – Махачкалой и т. д.

Уже после смерти В. И. Ленина в апреле 1924 г. создается Союз безбожников (позднее – воинствующих безбожников). Именно в этот период под руководством Емельяна Ярославского была развернута широкомасштабная антирелигиозная пропаганда. С высокой партийной трибуны звучали одобряемые руководством партии такие речи, как, например, заявление Н. И. Бухарина о генетической связи русского алкоголизма с природой православия[158].

Лево-коммунистическое наступление продолжалось еще в начале 1930-х гг. Осуществлялась кампания по снятию церковных колоколов и передаче их в государственные учреждения для использования в хозяйственных нуждах. Продолжалась кампания по переводу алфавитов национальных меньшинств от кириллицы к латинской графике. Еще в июне 1930 г. нарком просвещения, председатель Ученого совета при ЦНК СССР А. В. Луначарский заявлял: «Отныне наш русский алфавит отдалил нас не только от Запада, но и от Востока… Выгоды, представляемые введением латинского шрифта, огромны. Он даст нам максимальную международность»[159].

Сталинский идеологический поворот

Однако в 1933 г. ситуация в мире принципиально изменилась. Нацистская партия пришла к власти в Германии. Прежняя космополитическая идеология обнаружила свою непригодность в борьбе с новым идеологическим соперником. Нужна была новая идеология, аккумулирующая внутренние духовные ресурсы народа, превращающая в фактор государственной политики его исторические цивилизационно-ценностные накопления. Требовалось, соответственно, произвести смену приверженной прежним лево-интернационалистским догматам политической элиты. И этот поворот был совершен И. В. Сталиным.

Произошедший под прежней вывеской поворот был очевиден уже современникам. В ходе межпартийной борьбы в среде левой оппозиции был сформулирован концепт сталинского термидора.[160] Он стал основой выдвинутой Л. Д. Троцким теории «преданной революции». В качестве доказательств сталинской контрреволюции Лев Давидович ссылался на следующие метаморфозы 1930-х гг.: отмена ограничений, связанных с социальным происхождением, установление неравенства в оплате труда, реабилитация института семьи, приостановка антицерковной пропаганды, восстановление офицерского корпуса, казачества и т. п.[161] Троцкий объявлял сталинизм закономерным явлением контрреволюционной реакции: «Достаточно известно, что каждая революция до сих пор вызывала после себя реакцию или даже контрреволюцию, которая, правда, никогда не отбрасывала нацию полностью назад, к исходному пункту… Жертвой первой же реакционной волны являлись, по общему правилу, пионеры, инициаторы, зачинщики, которые стояли во главе масс в наступательный период революции… Аксиоматическое утверждение советской литературы, будто законы буржуазных революций «неприменимы» к пролетарской, лишено всякого научного содержания».[162]

Характерную реакцию левого крыла партии на происходящие перемены представляют гневные слова литературно-партийного функционера А. А. Берзинь, высказанные ей в 1938 г.: «В свое время в Гражданскую войну я была на фронте и воевала не хуже других. Но теперь мне воевать не за что. За существующий режим я воевать не буду… В правительство подбираются люди с русскими фамилиями. Типичный лозунг теперь – «мы русский народ». Все это пахнет черносотенством и Пуришкевичем».[163]

Напротив, бывшие царские офицеры не скрывали своих симпатий к происходящим политическим процессам. «Я счастлив, – заявлял один из них. – Тюрьмы полны евреями и большевиками».[164] «Неужели вы не понимаете, – завершал свою мысль офицер, – что речь идет о создании в России новой династии». Действительно, почти половину жертв сталинской партийной чистки составляли «герои коллективизации», победители в войне с крестьянством. Признание этого факта позволяет в исторических координатах трактовать тридцать седьмой год как «контрудар крестьянской страны». Сталин не был одиночкой-тираном, он олицетворял и претворял в жизнь масштабные социальные силы и их движения. К 1939 г. из причастных к коллективизационным процессам кандидатов в члены ЦК партии уцелел лишь один человек (Юркин).[165]

Будучи на прямо противоположных идеологических позициях, чем Троцкий, с его оценкой «сталинского термидора» соглашался и Г. П. Федотов: «Революция в России умерла. Троцкий наделал много ошибок, но в одном он был прав. Он понял, что его личное падение было русским «термидором». Режим, который сейчас установился в России, это уже не термидорианский режим. Это режим Бонапарта».