Октавиан Август. Крестный отец Европы - [21]

И вот стихли вдали панические вопли: «Бежим!», «Запирайте двери!», а убийцы растерянно замерли в пустом и тихом зале, не зная, как быть дальше: ведь им не удалось заручиться немедленной поддержкой остальных в том, что они совершили.

Брут не строил планов по захвату власти. Достаточно всем узнать о смерти тирана, полагал он, и все честные республиканцы немедля одобрят их деяние. Кассий убеждал его не совершать ошибки и не оставлять в живых Марка Антония, но Брут не мог примирить свою — довольно избирательную — совесть еще и с этим убийством. Достаточно того, что он предал человека, пощадившего ему жизнь в битве при Фарсале. Здесь он явно считал себя правым. Ведь предательство по отношению к благодетелю можно в крайнем случае оправдать стоящей выше личных интересов необходимостью восстановить республиканские свободы — по примеру своего предка, Брута, который почти пять столетий назад сверг последнего римского царя.

Не зная, что делать после того, как сенаторы столь проворно проголосовали ногами, Брут сложил с себя символическое руководство и предоставил все дальнейшему течению событий. Одно было несомненно: заговорщикам не следует оставаться на месте преступления. Убийцы не получили одобрения сената, на которое столь слепо и легкомысленно рассчитывали, и теперь утешались пустой надеждой, что смогут убедить в правильности своего поступка общественность. Вместе с тем они понимали, в какое невыгодное положение поставили себя столь вопиющим убийством, совершенным у всех на глазах. Ведь каждый знает, кто они такие и где их найти. Не лучше ли было бы прежде посоветоваться с Цицероном? Марк Антоний, который во время всеобщей паники скрылся, теперь уже, вероятно, собирает против них все государственные силы. Как единственный уцелевший консул он автоматически становится на время главой государства — согласно республиканской конституции, которую они же и защищали. Не попытается ли он, в духе Цезаря, сделаться постоянным правителем? Еще опаснее была угроза, исходившая от Лепида, начальника конницы и официального заместителя диктатора. Отныне он лишился должности, потому что с гибелью Цезаря ему стало некого замещать; но попробовал бы кто-нибудь сказать это находящимся под командованием Лепида войскам; его пять тысяч или больше воинов — все как один преданные Цезарю — стояли лагерем неподалеку от городских стен, на острове на Тибре.

Заговорщикам не стоило опасаться ответных действий Антония. Уже второй раз отважный полководец переоделся рабом и прятался, пока не прояснилась ситуация. Иначе повел себя Лепид. Когда произошло убийство, его в зале не было, зато он видел, как бежали в страхе сенаторы, спеша укрыться дома и забаррикадировать двери. Потрясенный и разгневанный, Лепид тоже побежал, но побежал к своему лагерю, торопясь собрать солдат и отомстить. Бруту, Кассию и прочим, если они хотели уцелеть, следовало действовать быстро и держаться вместе, чтобы их не схватили поодиночке. У них оставался один путь — переодеться и скрыться.

Приняв наконец решение, заговорщики вышли из театра — в окровавленных тогах и держа на виду кинжалы. Кровь на тогах была не только диктатора; торопясь заколоть Цезаря, убийцы задевали и друг друга. Бруту поранили руку, и она кровоточила. Выйдя на Форум, они стали кричать о том, что «убили царя» и спасли свободу, но люди при их появлении в страхе убегали. Некоторую поддержку заговорщики все же получили. Несколько сенаторов, хорошенько подумав, вышли и присоединились к ним.

Один из них — бывший зять Цицерона, Публий Корнелий Долабелла — раньше рабски преклонялся перед Цезарем, к большому неудовольствию самого Цицерона, который имел веские причины считать зятя человеком нечестным. Собираясь в парфянский поход, Цезарь назначил Долабеллу вместо себя на консульство — вторым консулом оставался Марк Антоний.

Хотя с точки зрения закона права его на консульский пост были сомнительны, Долабелла не собирался ждать назначенного дня. Брут же, как поборник соблюдения республиканских законов, не мог его одобрить; ни он, ни Кассий не собирались в тот момент мириться с сомнительными притязаниями Долабеллы на старшинство. Однако у заговорщиков теперь хотя бы имелся свой претендент на пост правителя, и это как-то обосновывало их действия. Кроме того, у них была и некоторая защита. Децим Брут, двоюродный брат Марка, нанял небольшой отряд гладиаторов — не чета, конечно, легионерам Лепида, но достаточно, чтобы при необходимости справиться с ликторами или разгневанными горожанами. Поняв, что задерживаться на Форуме в надежде собрать толпу сторонников не имеет смысла и даже опасно, заговорщики стали подниматься на Капитолий; Долабелла шагал вместе с ними. Возблагодарив Юпитера, заговорщики заняли в его храме оборонительные позиции и приготовились, если дойдет до сражения, дорого отдать жизни. К тому времени между засевшими в храме убийцами и собравшимися внизу сенаторами забегали посыльные. День тянулся, а сторонники Цезаря так и не собрались напасть. В древнем сердце столицы начал собираться народ. Среди людей появился и Цицерон, который уже постарался показать, что не связан с убийством, и теперь ему не грозила опасность ни с той, ни с другой стороны. Обе стороны надеялись воспользоваться его красноречием и репутацией неподкупного патриота. Цицерон, однако, проявил осторожность и не стал обращаться к толпе. Он настаивал, чтобы Брут и Кассий воспользовались преторскими полномочиями и немедленно созвали заседание сената. Совет был вполне хорош. Последуй они ему, конечный результат мог выйти совершенно другой.