Окружение Сталина - [201]

Весь этот вулканический процесс вызвал и неизбежную масштабную переоценку прежних идеалов и устоявшихся взглядов. Еще предстоит освободить зерна от плевел, создать подлинную историю советской литературы: драматичную, исполненную страстей и конфликтов вместо «пресной» и благостно прогрессивной в духе сусловских представлений. Заинтересованного, непредвзятого осмысления ждет творчество былых столпов советской литературы — М. Горького, В. Маяковского, М. Шолохова, А. Толстого, А. Фадеева, переживших личную трагедию, испытавших на себе и давление системы, и искушение близостью власти. Эти писатели больше всего пострадали от безжизненной односторонности оценок официальной идеологии.

Постепенно, хотя и болезненно, в сфере духовной культуры восстанавливается единственно возможный и плодотворный способ ее существования — диалог (утраченный еще после революции). Вместо нетерпимости, суррогата деления на «свое» и «чужое» с последующими оргвыводами (как было заведено у Суслова и подчиненного ему аппарата) предполагается уважение к иной точке зрения. Необходимо заинтересованное стремление понять и причаститься к ее внутреннему личностному смыслу. И после — спорить и взаимообогащаться. Диалог потребует воспитания серьезного и свободного от идеологических предрассудков читателя, становления нового языка общения писателей, критиков. Увы, пока полемические страсти и идеологическая непримиримость усиливаются, мешая нормальному течению духовной жизни. При этом предвзятость, нежелание выслушать противоположную сторону, внутренняя несвобода, навязывание собственных, без сомнений понимаемых как единственно правильные политических убеждений отличают не только ретроградов и ревнителей старины, но и авторов, приверженных демократии и прогрессу. Слишком всеобъемлющ оказывается культурный вакуум, созданный Сусловым. Но некоторые шаги все же сделаны. Это показательно и по отношению к именам и книгам А. Галича, Н. Коржавина, В. Максимова, А. Солженицына, некогда насильно высланных или вынужденных уехать из СССР не без содействия Суслова, и по отношению к зарубежным писателям — Д. Оруэллу, О. Хаксли, А. Кестлеру и другим.

Возрождаются не только книги, но и художественные фильмы. А. Тарковский, К. Муратова, А. Сокуров, А. Михалков-Кончаловский — вот далеко не полный перечень режиссеров, произведения которых возвращены на экраны страны за последние годы. Более того, наконец советский зритель может самостоятельно разобраться и оценить фильмы Л. Бюнюэля, Ф. Феллини, Б. Фосса, М. Феррери, М. Формана, сам может «ужаснуться» «разложению и деградации» современной западной поп- и рок-культуры. Сам может увидеть «извращенное восприятие действительности» С. Дали или «формализм и безыдейность» русского авангарда XX века. Сегодня приобщение к каждому новому имени художника или мыслителя, к его самобытному таланту, индивидуально неповторимому восприятию мира становится важным общественным актом, разрушающим ту внушительную стену между человеком и культурой, которую столь старательно вслед за Ждановым возводил и Суслов.

Творчеству (и авторскому, и читательскому) возвращен существенный его момент — свобода выбора темы, подхода, точки зрения того или иного фильма, той или иной книги, статьи. Скудный, официально умеренный рацион канул в Лету. Но здесь рождается парадокс, грозящий остановить начавшийся процесс на полпути. Свобода столкнулась с зияющим отсутствием культуры: самовыражение и в части словесного ремесла, и особенно кинопроизводства обернулось или разнузданной «чернухой», или странной одержимостью, не знающей никаких рамок морали. У всякой свободы, и художественной в том числе, есть то, что не дает ей превратиться в хаос, а делает фактом культуры. Это — ответственность. Ответственность (перед совестью или перед Богом) писателя, режиссера, с одной стороны, и читателя, зрителя — с другой. Об этом в свое время напряженно размышлял М. Бахтин: «Три области человеческой культуры: наука, искусство и жизнь — обретают единство только в личности, которая приобщает их к своему единству. Но связь эта может стать механической, внешней… Что же гарантирует внутреннюю связь элементов личности? Только единство ответственности. За то, что я пережил и понял в искусстве, я должен отвечать своей жизнью, чтобы все пережитое и понятое не осталось бездейственным в ней. Но с ответственностью связана и вина. Не только понести взаимную ответственность должны жизнь и искусство, но и вину друг за друга. Поэт должен помнить, что в пошлой прозе жизни виновата его поэзия, а человек жизни пусть знает, что в бесплодности искусства виновата его нетребовательность и несерьезность его жизненных вопросов. Личность должна стать сплошь ответственной…»[556]

Было бы иллюзией полагать, что авторитарную идеологическую систему с разветвленным аппаратом и «пленной мысли раздраженьем» легко устранить. Попытка проследить судьбу одного человека (пусть и весьма типичную), разобраться в роли, которую сыграл Суслов в истории нашей страны, — лишь незначительный шаг в этом направлении. То и дело воспроизводятся «двойники» Михаила Андреевича, «люди из бумажки», маленькие наполеоны. И среда их обитания отнюдь не ограничивается старым гос- и партаппаратом; подобием Суслова наводнены новые демократические структуры, политизированные и идеологизированные совсем в прежнем духе. Могущество системы — и в угнетающем контроле за личностью и сферами общественной жизни, в стойкости стереотипов и мифов, навязанных прежде, и новых, втолковываемых сегодня. Сила ее в осевшем страхе, несвободе, оборачивающейся нетерпимостью, в постоянной оглядке на авторитеты. И поэтому пока имя Суслова принадлежит не только прошлому…