Окрайя - [19]

Сьюгред молчала. И я, тоже немного помолчав, спросил:

- А ты? Что, будешь ждать ярла?

Она кивнула. А я опять спросил:

- А если он придет и скажет: "Ты мне не нужна"?

- Так это ж, если он придет!

На том наш разговор и кончился. Я посидел еще немного, потом ушел к себе в землянку. Лег, слушал, как потрескивает наст - так и заснул. Спал очень крепко, ничего мне не снилось. А жаль! Я сны очень люблю. Ведь жизнь моя давно уже закончилась, остались только сны, вот я и смотрю их всегда с большим интересом. Еще бы! Во сне я неизменно молодой и крепкий, удачливый, храбрый. Таким я был давным-давно, теперь и самому уже в это не верится. А был! Вот почему я так люблю смотреть сны.

А вот в ту ночь мне ничего не приснилось, я просто пролежал бревном. Проснувшись, не хотел вставать. И думать ни о чем не хотел. А мысли лезли, лезли - как назло! Вот, думал я, дружинники ушли, рабы ушли, весть разнесли, и скоро все прознают про Торстайна, начнутся пересуды, толки, кому теперь должна принадлежать наша земля, кому корабль, кому...

Но тут ко мне спустилась Сьюгред и сказала:

- Вставай! Небось, проголодался.

- Но я, - ответил я, - не голоден.

- Но ты - мой человек. Велю - и будешь есть все, что тебе подадут!

Я засмеялся, встал, пошел следом за Сьюгред. Поел. Потом рубил горючий камень. Потом еще были другие разные дела. Потом она опять меня кормила. Потом, когда пришла ночь, Сьюгред залезла в спальник и приказала мне:

- Пой!

Я пел. Я знаю много песен. Но для нее я пел не те, которые любил слушать Торстайн, а те, которые почти всеми давно уже забылись. В Йонсвике сорок лет тому назад...

Но я, похоже, опять отвлекаюсь. Итак, я пел; чего не помнил, там подсочинил, а кое-где и просто приукрасил - и получилось хорошо. А это добрый знак! И я повеселел. Сьюгред давно уже заснула, а я все пел и пел и мне казалось: вот я опять молодой, силен и храбр, и наш корабль подходит к берегу, и вот уже под днищем нашего корабля заскрипел прибрежный песок, а вот уже песок скрипит под моими сапогами, я молод, смел, я богат - в моем поясе полным-полно диргемов, я сыт и пьян, и я уже иду по городу. Славный город Йонсвик! И вдруг я слышу сзади: "Господин!" - и думаю: ого, какой приятный голос! И, повернувши голову, вижу в окне...

Ее! О, до чего же она была красивая! И говорит:

- Купи меня! Я стою очень дешево. А еще я умею петь и танцевать, варить, стирать, шить, колдовать...

- И колдовать?!

- Да, господин.

- Как?

- Очень просто. Вот я тебя уже околдовала. Сейчас ты к нам войдешь и будешь говорить с моим хозяином, и сколько он за меня запросит, столько ему ты и заплатишь!

Я засмеялся, но вошел к ним в лавку. Ее хозяин, выслушав меня, сказал:

- Она не продается.

- Как?! - возмутился я. - Такого не бывает! Товар на то создан, чтобы продаваться.

- Но это не товар.

- А что?

- Твоя судьба.

- Ха! - засмеялся я. - Моя! Тогда я вообще не буду платить. Потому что кто же это платит за свое?!

- Тебе видней.

И я - глупец! - платить не стал; взял ее за руку, сказал:

- Пойдем!

И мы пошли. Зашли в ближайшую харчевню, и там я повелел:

- Питья! Еды! И конуру!

И там, в той конуре, нам было хорошо. Она смеялась, то и дело повторяла:

- Мой господин! Мой господин!

А я:

- А ты - моя судьба.

И день прошел, и ночь пришла. Она спросила:

- Хочешь, я спою?

- Конечно! - сказал я.

И она пела - очень хорошо. Я слушал, слушал... и заснул. Когда проснулся, было уже утро. А моя женщина, моя судьба, моя красавица исчезла. И пояс мой - с диргемами - тоже исчез. Я выбежал на улицу и побежал, внимательно смотрел на все окна, хотя, если честно признаться, совсем не надеялся снова увидеть ее.

Нет, вот она! Сидит возле окна, смотрит на улицу. Увидела меня, нахмурилась, спросила:

- Чего уставился? Что, я тебя обворовала, что ли?

Я онемел от такой дерзости! Я... Нет! Я перевел дыхание и успокоился, и начал так:

- Судьба моя! Я...

А она как засмеется! И все не умолкает и не умолкает! Ее хозяин вышел на крыльцо и, нагло осмотрев меня, сказал:

- Проваливай отсюда, бродяга! Здешний товар не по тебе!

А тут еще начали собираться любопытные. И как мне было тогда поступать? Что, рассказывать, как я вчера, не заплатив... И потому я плюнул и ушел.

На следующий год мы снова пришли в Йонсвик, и снова я шел по той же самой улице, и снова она меня окликнула из того самого окна:

- Мой господин!

А я спросил:

- Ты меня помнишь?

- Нет.

- А я все помню, - сказал я.

Она смутилась. Или притворилась? Не знаю. И тогда я этого тоже не знал. А просто сказал:

- Мой пояс, как и в прошлый раз, набит диргемами. Только теперь я сразу тебе их отдам, а ты мне за то... ты снова будешь петь мне свои песни.

Она была поражена! Спросила:

- Только и всего?

- Да, - сказал я. - А что?

- Н-не знаю. Как решит хозяин.

Хозяин решил так: я отдаю ему диргемы, все до единого, а он за это позволит мне послушать только одну ее песню, а после я сразу уйду и больше никогда к ним не приду. Я согласился. Сел и слушал. Хозяин подал мне вина. Я выпил... и немедленно заснул.

Проснулся я на пустыре - без плаща, без меча, без кольчуги.

На следующий год я снова пришел в Йонсвик. И снова она меня окликнула. Я притворился, будто не расслышал. Зашел в ближайшую харчевню, снял конуру, велел подать мне туда всего, что у них есть... И тут ко мне вошла она! Я встал и закричал: