Окраина. Рай для правоверных - [3]
Сориано (презрительно). Да, я знаю, как заставить себя уважать, но вот драться с первым встречным пустоплясом нипочем не стану.
Виборита. Так и надо. Человек должен с понятием себя вести. В особенности это вас, южан, касается, вы ведь в полном подчинении у дона Элисео Рохаса, икнуть без его позволения не смеете.
Сориано. Дон Элисео Рохас – мой крестный.
Сориано пытается выйти из круга. Но круг этот только плотнее сжимается. Прыщ в испуге спешит прочь.
Виборита (заискивающе). Что бы раньше сказать! Если вы, сеньор, имеете такого покровителя, вам бы надлежало получше о своей безопасности печься да сидеть тихонько у себя в логове, а не шляться там, где к вам любой шут гороховый готов прицепиться.
Парень, протянувший руку. Кто б поверил! Такая козявка – и крестник дона Элисео Рохаса.
Виборита. Точно сказано. Парень-то – козявка и есть.
Тот, что до сих пор молчал. Ха! Козявка с Юга. Там все сподряд – козявки и козявочки.
Другой (заглядывая ему в лицо). Козявка! Козявка!
Виборита свистит негру, который, вспыхнув жестокой радостью, услужливо кидает ему нож. Виборита играет ножом в воздухе. Все скопом кидаются на южанина, даже Моралес. Над головой Сориано сверкает клинок. С насыпи чужака сталкивают в канаву.
Голос. Слава северной вольнице!
Прыщ, успевший дойти до следующего угла, видит что-то, отчего путается еще больше. Он сует пальцы в рот и трижды свистит. Слышен цокот копыт. Ватага разбегается врассыпную. (Кто-то перелетает через изгородь, кто-то ныряет в ворота и так далее.) Остаются: Моралес на насыпи, Сориано в канаве.
Появляются двое конных полицейских. Смотрят на негра, который снова застывает в непроницаемой неподвижности и царственном самоуглублении. Моралес закуривает. Один из полицейских приподнимается на стременах, пытаясь сообразить, где искать нарушителей. Второй спешивается и помогает Сориано встать на ноги.
Моралес (первому полицейскому). Оставь их, Висенте. Ребята не виноваты.
Первый полицейский (задумчиво). Ребята, говоришь?
Второй полицейский (указывая на Сориано, лицо у которого порезано). А этот сеньор что, просто любит бриться в канавах?
Моралес. Пусть пострадавший сперва подаст жалобу.
Сориано (с прежней спесью, но не без колебаний). Я не из тех, что подают жалобы, и мне не нужны заступники. (Громче.) И я не якшаюсь с полицейскими. (Уходит!)
Моралес (спокойно). Видите? Вон сколько гонору, никому и ни в чем не желает потачки давать.
Второй полицейский (первому). Думается мне, Висенте, нам есть о чем потолковать с сеньором Виборитой.
Моралес. С Виборитой? А он-то тут при чем?
Висенте. Расследование покажет – при чем или ни при чем. Да ты и сам сказал «ребята». Память-то не отшибло?
Моралес. Ребята? Их столько… Вот, скажем, вы на себя взгляните – стариками вас тоже никак не назовешь…
Висенте (строго). Хватит балабонить. Так кто порезал этого Хуана-ниоткуда?
Моралес. Кто же еще, если не тот, кто припустил отсюда со всех ног, – все зовут его Прыщом.
Висенте смеется, оценив шутку.
Второй полицейский (задумчиво). От придурка жди чего угодно.
Моралес смотрит на удаляющихся полицейских; приглаживает волосы и поправляет платочек в кармане. Отшвыривает сигарету в сторону и направляется к дому Клеменсии. Ее дверь украшает бронзовый молоток в виде руки. Моралес стучит. Слышится лай Жасмина (собаки Клеменсии). Появляется Клеменсия, скромная креолка в платье с широкой юбкой. Вторая дверь отсутствует; виден патио с цветами в горшках. (Во время разговора Моралес похлопывает собаку по спине.)
Клеменсия. Как хорошо, что ты зашел. Скажи, кого это свалили в канаву? Я все видала.
Моралес (неохотно). Откуда мне знать. Какого-то южанина, объявившего себя крестником дона Элисео Рохаса.
Клеменсия. Элисео Рохаса?
Моралес. Ты его знаешь?
Клеменсия. Виборита что-то говорил о нем моему брату. Это один из тех лихих удальцов, из той породы, что нынче почти повывелась.
Моралес. Вернее сказать, нынче почти повывелись настоящие храбрецы.
Они входят в гладильную комнату: стол, жаровня, белье в корзине. Клеменсия берет с углей утюг, мокрым пальцем пробует, горяч ли он, и начинает гладить.
Клеменсия. Так что ж все-таки случилось?
Моралес. Ничего, мужские дела.
Клеменсия (снисходительно). Этот Виборита тоже совсем сумасшедший.
Моралес. По правде говоря, дело-то вышло подлое. И я напрасно сунулся. Все на одного…
Клеменсия. Видно, он того заслужил.
Моралес. Надоело мне это, Клеменсия. Видно, я стал другим. К тому же боюсь, не слишком ли много я сказал полицейским.
Клеменсия. Но ты же никого не выдал?
Моралес. Нет, ясное дело, что нет. Но если бы полицейские не заговорили со мной, они, скорей всего, и не прознали бы, что там была вся ватага.
Клеменсия (быстро). Тут ты прав, лучше помалкивать. Сначала они заговорят тебе зубы, а потом ждут, пока ты что-нибудь не выболтаешь.
Моралес (словно не слыша ее). Так что ты говорила о доне Элисео?
Клеменсия. Ну, что никто никогда с ним не мог совладать. Но неужто ты и вправду сболтнул лишнее?
Бдение у гроба. Опечаленные люди степенно и тихо переговариваются.
