Окопные стихи - [7]
И вздрогнула под животом земля,
и взрыв рванул, обдав горячим взрывом,
и в горле запершило от взрывчатки,
и уши заложил шипящий звон,
и комья застучали по спине,
и ты не знаешь – жив ты или мёртв…
Но знаешь –
из ревущей карусели
уже второй «лаптёжник»,
кувыркнувшись,
включил сирену
и вошёл в пике.
И хлещет вновь по нервам вой и свист.
И снова – ожидание разрыва.
И снова – всплеск огня, земли и дыма.
И снова комья барабанят по спине,
прикрытой только плотной гимнастёркой.
– Ну сколько ж это может продолжаться?!
А продолжалось это – бесконечность.
Пока «Ю-87»
не сделал по шесть заходов:
три первых – для бомбометанья,
два – полосуя вдоль траншеи
из пулемётов и орудий,
и заключительный заход –
пустой,
психический,
так – просто для забавы…
И, кончив свою адскую работу,
ушли, усталые, на запад,
цепочкой, друг за другом растянувшись.
Ах, Женя- Женя,
Женя Мариинский! –
где ж в этот день твоя летала «кобра»?
Что страшнее на войне?
Спорили солдаты на привале:
что всего страшнее на войне?..
И сказал один вначале:
– Можете поверить точно мне,
я не первый год ношу портянки,
но всего страшнее на войне –
если атакуют танки.
– Танки что! – ему ответил кто-то, –
С виду вправду страшное зверьё.
А в окопах спрячется пехота,
ты попробуй – выкури Вот бомбёжка – тут иное дело:
тут дрожит душа и тело.
– А чего дрожать? – промолвил третий. –
Самолёт – он только самолёт:
как бы лётчик сверху вниз ни метил,
равно во всех не попадёт.
Вот когда начнётся артобстрел –
на тебя тогда б я посиотрел!..
Слушал- слушал их солдат четвёртый,
табачком дымивший в стороне,
и такой вдруг сделал вывод твёрдый:
– Ну зачем вы спорите без толку?
Ведь всего страшнее на войне –
это когда, братцы, нет махорки…
Сухари на плащ-палатке.
Высокие, но общие понятия подчас не выражают тех истинных чувств, которыми на войне живет солдат.
Генерал-полковник И. Людников
Далеко загадывать здесь — нечего.
Души здесь трезвеют от утрат.
Здесь — с утра дожить бы лишь до вечера,
ну а с вечера — хотя бы до утра.
Думать о дальнейшем — нету смысла.
Сутки, слава богу, продержись,—
потому что гаубичным свистом,
книзу обрывающимся круто,
здесь, в окопах, каждую минуту
чья-нибудь да захлебнется жизнь...
Но, собрав растрепанные чувства,
свыкнешься под эту канонаду
с фронтовым мучительным искусством
жить и от снаряда до снаряда:
сгрудившись, делить на плащ-палатке
сухарей помятые остатки;
кушать, прикрывая от земли
полами шинелей котелки,
костеря разбавленную водку
и в зубах навязшую перловку;
следуя хозяйственной привычке,
экономить курево и спички,
потому что на день тут
двадцать грамм махорки выдают;
даже прикорнуть накоротке
где-нибудь в окопном закутке,—
и, себя не чувствуя пропащим,
поглядеть, как, шаркая о стенки,
по траншее волоком протащат
чьи-то бренные останки...
Быта повседневного трясина
на войне — спасающая сила.
Уличные бои
Памяти Константина Симонова – солдата, поэта
Думали, уйдём на отдых… Но теперь на отдых –
плюньте!
Предстоят труднейшие бои – уличные, в населённом
пункте.
Это вам не в чистом поле: тут кирпич, бетон и камень,
да хрустят обломки черепицы под ногами.
Тут не выроешь окопчик, мать-земля тебя не спрячет, –
тут разрывами снарядов на асфальте раскорячит,
и совсем без проволочек – по башке твоей по стриженной
как погладит вывороченной булыжиной.
Тут тяжёлые орудия бьют с кратчайших расстояний
трёхпудовыми снарядами по дверям и окнам зданий,
и густая пыль кирпичная в отсветах кроваво-ржавых
заволакивает улицы вместе с дымом от пожаров.
А бомбёжки? В чистом поле, право слово, как-то легче:
ну – землёй тебя окатит, ну – осколком покалечит,
тут же, в каменных коробках, словно в склепе на
кладбище,
рухнет на плечи стена – и костей твоих не сыщут.
Ну да это – цветочки. Ягодки – тогда, когда ты,
свирепея, в дом ворвёшься вслед за брошенной гранатой,
и по стёршимся ступеням, и на лестничных площадках
от квартиры до квартиры путь прокладываешь в схватках.
Тактика – одна и та же: кувырком летит граната,
а потом, когда взорвётся, – очередь из автомата:
двери – в щепки, мебель – в щепки, зеркала и окна –
вдрызг,
и на выбитом паркете – веера кровавых брызг.
***
Ты погляди, как много в жизни зла!
Как ненависть клокочет по планете…
В двадцатом веке злоба превзошла
отметки предыдущих всех столетий.
И правы все. Неправых больше нет.
И кто кому ни перегрыз бы горло –
у всех готов затверженный ответ:
«Во имя справедливости и долга».
И я боюсь, что через некий срок
одержат полную победу люди:
и будет справедливость, будет долг –
а вот людей-то на земле не будет.
Крушина
Я встретил его в окружении… Разный
мотался в ту пору народ по лесам, -
и чтоб не промазать – решил, что устрою
на первом привале проверку ему…
Я сбросил свой "сидор", набитый харчами,
которые я у фашистов забрал:
- Ты, кореш, пока что костерчик сложи,
А я за водичкой спущуся к ручью.
- Винтарь то оставь. Надоело небось
Таскать эту дуру по всей Беларуси!..
- Да нет, не скажи. Без нее даже скучно, -
И екнуло сердце тревожно и муторно.
Дошел до кустов – и нырнул под крушину.
И вовремя!.. Только я выглянул – во:
уже вещмешок мой подался в осинник.
- А ну-ка постой, молодой и красивый! –
и встал на колено и вскинул винтовку.
Я думал: раскрашу ему фотографию,
и ну его к черту, такого попутчика!