Окопировался - [10]
Поддевкина. Между нами сказать, он тебя так расхваливает; по словам его, и девицы нет краше и разумнее. Не красней, голубка моя; стыда тут нет никакого: человек благородный, интересный, 60 душ, после отца-скопидома сундук с деньгами в кладовой; а ты ведь, барышня, девица честная, весь квартал про тебя худого слова сказать не посмеет.
Груня. Верю очень, что Подснежников человек недурной; да меня к чему тут приплетать?
Поддевкина. К слову пришлось, матушка, не гневись... Дай Бог ему подругу пригожую и добрую!.. Ты знаешь, моя Прасковья Степановна шьет на него белье...
Груня. Знаю.
Поддевкина. Все голландское, тончайшее, аки паутина, между нами. Угодила ль ему дочка вчерашнею работою — правда сказать, словно мелким бисером вывела — аль на сиротство ее сжалился, аль по нраву ему пришлись добрые речи об тебе, возьми, да заплати ей вдвое за работу.
Груня. Видно, вчера такой счастливый день выдался, всем подарки были.
Поддевкина. Счастливый? Бог знает, родная! Иному талант впрок, другому на погибель. Ох! ох!
Груня. Вы так тяжело вздохнули, Мавра Львовна, что у меня в сердце отдалось. Уж не с отцом ли что случилось?
Поддевкина. Что ему? Отец твой в деньгах, долги платит, дерева накупил, работников понанял да и себя не забывает. Кутит напропалую!
Груня. Где ж он денег взял?
Поддевкина. Не хочу грешить, не знаю. Нет, мать моя, я про другого говорила. На кого напасти не бывает, да беда беде бывает розь — от иной и век не опомнишься. Как не вздыхать? сиротинка...
Груня (в сторону). Сирота?.. уж не с ним ли что?
Поддевкина. Только между нами; Грунечка, по большому, большому секрету. Коли выйдет от нас прежде времени, погубим малого ни за денежку. Вот видишь, душа моя, вчера, в счастливый-то день... пожаловал соседу твоему, Саше Резинкину, набольший их тридцать целковых на окопировку...
Груня. Так что ж?
Поддевкина. А он — и прогуляй их.
Груня (у ней выпадает шитье из рук). Прогулял?.. Не может статься, Мавра Львовна: он не пьет вина, все знают... Верно, злые языки распустили.
Поддевкина. Грех сказать, малый скромный, непьющий, уважительный такой, все меня мамашей зовет... Посватался бы за дочку, обеими бы руками отдала. Да, видно, нашло вражеское искушение!.. А вот как было дело: пойди он к портному с Ксенофонтом Кирычем... знаешь, книжник, долговязый такой... заказывать одежду, а тут подкарауль его сорванцы, писаришки, что ни мелочь, да и утащили его почти силою в русский трактир. Сначала водочки... Саша и руками и ногами... нет таки одолели окаянные. Знаешь, человек непьющий, много ли надо? С одной рюмочки голова пойдет кругом. А как забрало, давай шампанского, да шарманку, да цыган... С хорошенькой цыганкой, говорят, и поцеловался. Только между нами, родная, ради Бога.
Груня(вставая). Господи! Господи! какой позор! Чай, целый город знает; не дошло бы до начальника?
Поддевкина. Все денежки-то и прокути... осталось три двугривенных, сама-таки, сама сочла до полушки.
Груня. Какая беда! погубил он себя.
Поддевкина. Бедная мать так и разрывается; я сама на вдовьи слезы вдоволь наплакалась, да и моя Прасковья Степановна — кажись, девка что твой дуб — и та подалась...
Груня. Что-то с ним будет?
Поддевкина. Командир-то у них строгий, шутить не любит. Говорят, слово сказал, так его хоть громом ошиби, а уж от своего не отступится. Важное место было обещано Саше — теперь не видать ему, как ушей своих! Это еще не беда, а толкуют, за пьянство и мотовство из службы выгонят с худым аттестатом...
Груня(в сторону). Нет, не допущу до этого! Я спасу его.
Поддевкина. Мать, старуха горемычная, не переживет этой беды. Да вот и она, голубка, на помине легка. (Входит Резинкина и сын ее.) Может, что между вами... по секрету... не хочу мешать: прощай, душа моя!
Груня, Резинкина и Резинкин. Мать останавливается в средине комнаты, сын остается у дверей.
Груня. Милости просим, сюда, присядьте, дорогая и редкая гостья.
Резинкина. Нет, не тронусь с места, пока не простите меня, Аграфена Силаевна. Мне и глаза-то стыдно на вас поднять.
Груня. Я на вас не сержусь: вы меня ничем не обидели.
Резинкина. Как ничем? Я ли не позорила вас с отцом, на чем свет стоит, и все из-за этого негодяя? Приношу повинную голову: не секи ее по доброте души своей.
Груня. Если вы меня бранили, так я, конечно, сама огорчила вас чем-нибудь. Сын ваш, может быть, ходил к нам слишком часто против вашей воли, а вы, мать, знаете лучше, хорошо ли это было для него. Поцелуемтесь же в знак мировой.
Резинкина(обнимает ее). Распрекрасная моя, Аграфена Силаевна, сердечная ты моя Груня! Ох! кабы выпутать из беды этого негодяя, назвала бы тебя со всею радостью невестушкой своей. Поддевкина здесь была, а где она была, там, наверно, знают про мое несчастье.
Груня. Знаю все. Молодой человек покутил немного; с кем этого не бывает! Мы с вами поправим беду.
Резинкина. Благодетельница моя! Спаси его и меня от позора, от беды неминучей. Ты девушка разумная, ты все разочла, какая злая участь его ждет. Деньги дал главный начальник — пропил их, прокутил с цыганами, с лакеями!.. Легче б ослепнуть и оглохнуть... не видала бы, не слыхала бы этого позора! Муж мой служил весь век свой честно, без укору, а сына... выгонят из службы, может статься, хуже что будет
События «громового 1812 года» послужили переломным моментом в жизни и творчестве Лажечникова. Много позже в автобиографическом очерке «Новобранец 1812 года» (1858) Лажечников расскажет о том, какой взрыв патриотических чувств вызвало в нем известие о вступлении французов в Москву: оно заставило его бежать из дома, поступить вопреки воле родителей в армию и проделать вместе с ней победоносный путь от Москвы до Парижа.И.И.Лажечников. «Басурман. Колдун на Сухаревой башне. Очерки-воспоминания», Издательство «Советская Россия», Москва, 1989 Художник Ж.В.Варенцова Примечания Н.Г.Ильинская Впервые напечатано: Лажечников И.И.
И.И. Лажечников (1792–1869) – один из лучших наших исторических романистов. А.С. Пушкин так сказал о романе «Ледяной дом»: «…поэзия останется всегда поэзией, и многие страницы вашего романа будут жить, доколе не забудется русский язык». Обаяние Лажечникова – в его личном переживании истории и в удивительной точности, с которой писатель воссоздает атмосферу исследуемых эпох. Увлекательность повествования принесла ему славу «отечественного Вальтера Скотта» у современников.
В историческом романе известного русского писателя И.И. Лажечникова «Последний Новик» рассказывается об одном из периодов Северной войны между Россией и Швецией – прибалтийской кампании 1701–1703 гг.
И.И. Лажечников (1792–1869) – один из лучших наших исторических романистов. А.С. Пушкин так сказал о романе «Ледяной дом»: «…поэзия останется всегда поэзией, и многие страницы вашего романа будут жить, доколе не забудется русский язык». Обаяние Лажечникова – в его личном переживании истории и в удивительной точности, с которой писатель воссоздает атмосферу исследуемых эпох. Увлекательность повествования принесла ему славу «отечественного Вальтера Скотта» у современников.
Опричник. Трагедия в пяти действиях. (1845)(Лажечников И. И. Собрание сочинений. В 6 томах. Том 6. М.: Можайск — Терра, 1994. Текст печатается по изданию: Лажечников И. И. Полное собрание сочинений. С.-Петербург — Москва, товарищество М. О. Вольф, 1913)
Иван Иванович Лажечников (1792–1869) широко известен как исторический романист. Однако он мало известен, как военный мемуарист. А ведь литературную славу ему принесло первое крупное произведение «Походные записки русского офицера 1812, 1813, 1814 и 1815 годов», которые отличаются высоким патриотическим пафосом и взглядом на Отечественную войну как на общенародное дело, а не как на «историю генералов 1812 года».Сожженная и опустевшая Москва, разрушенный Кремль, преследование русскими отступающей неприятельской армии, голодавшие и замерзавшие французы, ночные бивуаки, офицерские разговоры, картины заграничной жизни живо и ярко предстают со страниц «Походных записок».