Окончательное решение, или Разгадка под занавес - [32]

Если не считать начальника почтового отделения и двух барышень, которые, судя по туалетам, собирались на денек в Истбурн, на станции, кроме миссис Паникер и мальчика, не было никого. Паникер-младший почел за лучшее отца не встречать. По данным инспектора, Реджи Паникер спешно покинул пределы графства, «будем надеяться, что навсегда», хотя старик полагал, что с человеческой точки зрения причина его отъезда заключалась в попытке найти себе такое место, где слабости его натуры не столь известны всем наперечет, где никто не будет напоминать ему о его прежних выходках и каждое лыко не будет в строку, где его наконец-то перестанут подозревать во всех грехах, творившихся в округе, и где, что самое главное, его не настигнет карающая рука Жирняги Ходжеса.

Поезд несколько раз содрогнулся и замер. Мальчик сделал шаг вперед, даже не шаг, а подобие шага, и миссис Паникер — старик это заметил — пришлось подтолкнуть его в спину, чтобы он хоть чуть-чуть сдвинулся с места.

— Господи, ну почему он даже сегодня не улыбнется? — вздохнул мистер Паникер, стряхивая пепел с рубашки. — Ну хоть сегодня-то можно? Ведь такое чудо, попугай нашелся!

— Действительно, — отозвался старик.

Его все же несколько смущало, что представители высших эшелонов власти, все это время проявлявшие к попугаю самое пристальное внимание, столь внезапно потеряли к нему интерес. На фоне полнейшего равнодушия к местонахождению Бруно со стороны ведомства полковника Треднидла возникали какие-то смутные намеки, что коды противника изменились и, следовательно, любая информация, источником которой мог быть Бруно, отныне никакой ценности не представляла. Небрежная уверенность, с которой эти намеки делались, не оставляла у старца ни малейших сомнений в том, что это не пустые слова. Возможно, для дешифровки было найдено более надежное средство, чем уже немолодой и весьма строптивый попугай-полиглот.

Да уж, улыбка была бы очень кстати.

На самом же деле старику до боли хотелось увидеть на лице мальчика радость. Частный сыск, которым он столько лет занимался, всегда предполагал гонорар или вознаграждение, и, хотя его давно перестали занимать корыстные соображения, сейчас он с поразительной силой ощущал, что с мальчика в качестве платы ему за труды причитается улыбка. Но пока Линус Штайнман шел им навстречу, не отрывая взгляда от накрытой клеенкой птичьей клетки, лицо его по-прежнему оставалось безучастным, за исключением, пожалуй, мелькнувшей в глазах искорки тревоги или даже сомнения. Это выражение старику уже приходилось видеть, хотя у кого, он сразу вспомнить не мог. С другой стороны, чем оно отличалось от сомнения, вспыхивавшего в глазах преподобного К. Т. Паникера?

«Ну что ж, — подумал старик, — конечно, он беспокоится. Он же все еще не видит своего друга».

— А ну-ка, — скомандовал он викарию.

Не без труда подняв клетку, он повернулся и протянул ее мистеру Паникеру. Преподобный, отказываясь, затряс головой, но старик что было сил продолжал давить клеткой ему в грудь и под конец не слишком любезно пихнул его в сторону ступенек. И когда мистер Паникер нерешительно сошел на платформу, старик наклонился и, словно заправский фокусник, стащил скрюченной трясущейся рукой клеенку с клетки, выставив на всеобщее обозрение ярко-алый хвост, мощный черный клюв, блестящие круглые глаза и розовые лапы. Leg ov red! Der Vogel!

Мальчик улыбнулся.

Мистер Паникер, пряча глаза, почесал в затылке, затем повернулся к супруге.

— Замечательно, мистер Паникер, поздравляю, — ласково сказала она, беря мужа под руку.

Мальчик принял от викария клетку, опустил ее на перрон, потом открыл проволочную задвижку, распахнул дверцу и просунул внутрь локоть, на который Бруно проворно вскарабкался. Когда Линус распрямился, попугай мелкими шажками двинулся вверх по рукаву курточки выше, к воротнику, где, не то сознательно, не то бессознательно копируя растерянный жест викария, принялся клювом ерошить темные кудряшки над правым ухом Линуса.

Миссис Паникер смотрела на эту трогательную парочку с насмешливо-грустной улыбкой, как глядел бы погорелец на уцелевшие после пожара солонку с перечницей или нежно любимые носки, когда все остальное сгорело дотла. Потом она повернулась к инспектору:

— Значит, он у нас богач?

— Все может быть, — ответил инспектор Беллоуз. — Но насколько нам, э-э-э, я хотел сказать, Кэлбу удалось выяснить, эти бесконечные цепочки чисел, которые произносит попугай, не являются номерами счетов в швейцарских банках. Кэлб заставил своего брата в Цюрихе день и ночь сидеть, проверяя цифры.

Миссис Паникер кивнула. Нечто подобное она и предполагала. Ее муж, Линус и Бруно стояли на перроне. Она подошла и встала рядом.

— Ку-ку, — сказал попугай.

— Сам ты ку-ку, — улыбнулась миссис Паникер.

— Боюсь, — вздохнул старик, — нам так никогда и не удастся понять, что означают эти цифры и означают ли они вообще что-либо.

Бог свидетель, в устах старика это признание звучало непривычно, и далось оно ему нелегко. Изощренный ум, раскрывающий тайну, находящий решение, разом выстраданное и вместе с тем изящное и непринужденное, — вот в чем он всегда видел основное человеческое призвание. В ворохе ложных версий, в шуме, в запутанных дебрях жизни важно было нащупать смысл и взаимную обусловленность. Но разве не одолевали его постоянно мысли о том, что где-то на свете живут люди — сумасшедшие криптографы, полоумные детективы, одержимые исследователи, растрачивающие свой разум и гений на поиски тайного смысла в движении облаков, в перетасовке слов из Библии или в расположении пятен на крыльях бабочек? Возможно, сам факт наличия подобных людей на белом свете предполагал, что смысл как таковой существует исключительно в пределах черепной коробки исследователя? Что именно неразрешимое, то есть пресловутые ложные версии и случайные факты, — это и есть отражение истинной природы вещей? Что в очевидном значении и бесспорной логике истинного смысла не больше, чем в трескотне серого жако? Почему нет? Все возможно, все очень даже возможно.