Око тайфуна - [69]

«— Симагин очень уж положителен. Только в замшелые годы писали таких симпатичных людей.

— По-вашему, он положительный герой?

— Он глуповат, как всякий добрый человек.

— Самое фантастическое то, что семья Симагина вообще существует. Ася все равно бросила бы его.

— Ася страшно раздражает. Симагин — розовое никто. Ася — просто никто.

— Симагин — тип человека, который, пуская слюну, делает бомбу. Он чем-то похож на доктора Гильётена. Никакого преступления Вербицкий не совершает, так — шутки судьбы, возмездие Симагину за его преступно младенческие наклонности.

— Нет, то, что Вербицкий совершает преступление, очевидно. В биоспектралистике не вижу ничего аморального. Почему Вербицкий возникает, что ему не нравится? Толчок к событиям выдуман автором.

— Вы доказали лишь, что Вы с Вербицким не согласны.

— Вербицкий говорит хорошие вещи, но он же заведомый негодяй! Вообще у Рыбакова получаются отрицательные герои, но не получаются положительные.

— А кто вам сказал, что Вербицкий отрицателен? (Залу) Кто в своей жизни встречал Вербицкого? Так. Все. А Симагина?..

(Личное наблюдение: чем старше становишься, тем лучше понимаешь Вербицких и реже встречаешь Симагиных.)

На других обсуждениях Симагина называли юродивым, блаженным, автору указывали на предельную неправдоподобность образа.

Между прочим, Ляпишев или Сашенька Роткин возражений не вызвали. Откуда же столь активное неприятие именно Симагина? Фрейд сказал бы: „даже странно вести себя так резко, когда речь ведь идет только о чисто теоретическом исследовании“.

„Ему казалось, что если приласкать мир, мир станет ласковым. Но он это придумал только потому, что любил ласкать — так же, как любил дышать“»(2).

«— Мама меня обманула?

Симагин глядел ему в спину. Антошка стоял неподвижно и ждал ответа.

— Нет, — сказал Симагин. Антошка молчал. — Нет, Антон, она не обманула тебя. Она сама верит в то, что говорит. Она больна»(2).

«— Ты — никто», — говорит Ася.

«— Симагин — розовое никто», — говорят на обсуждении.

Общность реакции реальных людей и героев романа я объясняю как проявление основного социопсихологического комплекса восьмидесятых. Коммунистическая культура, зачатки которой сформировались в шестидесятые годы, воспитывала доброту. Жизнь провоцировала СДУ, то есть отрицание доброты, и вытесняла в подсознание то, что в детстве было создано культурой в душе человека. Возникала очередная область патогенных рассогласований.

Утверждаю: неприятие Симагина есть неприятие раннего себя, детства.

Всплывает уничижительное словечко «инфантилизм». Между тем, означает оно непосредственную реакцию на мир, свободную от корректировки со стороны СДУ.

В. Рыбаков говорит:

«Те, в ком детство укоренилось прочно, всю жизнь стараются сделать все вокруг таким же чудесным, каким оно им казалось. От этого — и подвиги, и ошибки. А остальные, — им не о чем мечтать, понимаешь?»(10)

Если росту энтропии противостоят любовь и бескорыстное творчество, то кто познает Вселенную бескорыстнее ребенка?

Включенность в мир, доминация «верю», «интересно», «люблю», огромная интенсивность информационного обмена — до 80 % знаний и навыков в первые три года жизни, стремление изменять мир, и пугающее число самоубийств при первом столкновении с силами инферно.

«Человек ломается, чуть надави…»

Андрей Симагин сумел сохранить в себе детство. Он ведь тоже понимал все. В конце концов, именно он ввел понятие синдрома длительного унижения и научился регистрировать на спектрограммах угрожающий пик. Симагин, что бы ни говорили, знал, в каком мире он живет.

Просто он сделал свой выбор. Помните слова Аси, обращенные к Вербицкому:

«Одно дело, зная, что угасание неизбежно, раздувать огонь. Другое — сложить руки. Раз все уйдет, пусть уйдет безболезненно и дешево. А как обесценить? Да не вкладывать себя. И не вбирать в себя. Значит, будет вкладывать лишь тот, кто с вами, а вы соблаговолите попользоваться. (…) Это удел очень слабых людей, Валерий»(2).

Симагин захотел остаться сильным.

Образ Андрея Симагина органичен для романа, как органичен он для русского гуманистического искусства. Индукция добра, свет связывает его с Иешуа («…Марк Крысобой, холодный и убежденный палач, люди, которые, как я вижу, — тебя били за твои проповеди (…) разбойники Дисмас и Гестас, убившие со своими присными четырех солдат, и, наконец, грязный предатель Иуда — все они добрые люди? — Да, — ответил арестант»(11)), Андреем Рублевым А. Тарковского, с князем Мышкиным. В. Рыбаков следует классической традиции.

«Жизнь дает человеку три радости…» — роман принято считать отрицанием известной «триады шестидесятников». В известном смысле это правильно. Но одновременно «Очаг» утверждает ее.

Ведь Симагин остается. Разлетелся в куски ласковый мир, Симагин опустошен, надломлен, никто не назовет его победителем.

Только Человеком.

«… назавтра были развернуты разом все латентные точки рабочей спектрограммы. И лаборатория сгрудилась и замерла у считывающих пультов…»(2)

Следующий мир

Он понял, что нужно разжигать огонь.

Но не смог его сохранить. Осталась частица огня, лишь напоминающая о недавнем. Остался Антон. Индукция добра прервалась, и начала расти энтропия.