Око флота - [15]

Поначалу он не совсем понял, что происходит. Потом смутные проблески и догадки соединились воедино. Ему стало дурно.

Моррис был без штанов. Молодой симпатичный матрос с грот-марса склонялся перед ним, опершись на мичманский сундучок. Все сомнения рассеялись.

На несколько секунд Дринкуотер буквально прирос к палубе, бессильно наблюдая за телодвижениями Морриса. Потом Натаниэль заметил инициалы на рундуке: «Н.Д.». Он повернулся и сломя голову помчался по орлоп-деку, стремясь как можно скорее оказаться на свежем воздухе.

Врезавшись на полном ходу в Треддла, он отлетел назад. Прежде чем он успел прийти в себя, Треддл и Хамфрис подхватили его и поволокли назад. Дринкуотер брыкался, холодея от мысли, что придется снова войти в этот вертеп. Треддл с силой втолкнул его, и Натаниэль не удержался на ногах. На мгновение он закрыл глаза, но пинок в почку заставил его открыть их. Над ним стоял полностью одетый Моррис. За его спиной расположились Треддл и Хамфрис. Симпатичный морячок забился в угол. Он рыдал.

— И че мы будем с ним делать, мистер Моррис? — спросил Хамфрис многозначительно.

Моррис нахмурившись глядел на Дринкуотера. Картинно облизнул губы. Но то ли он прочитал что-то на лице Дринкуотера, то ли его желания временно ослабли, то ли испугался быть обнаруженным, но Моррис принял, наконец, решение и склонился над Натаниэлем.

— Если, — Моррис словно выдавливал слова, — проболтаешься кому-нибудь, тебе не жить. Это будет просто — несчастный случай, и все. Ты понял? Или ты предпочитаешь, чтобы наш приятель Треддл… — тут моряк выступил вперед, держа руку на ремне, — дал тебе понять, что значит, когда тебя имеют?

Во рту у Дринкуотера пересохло. Он с трудом сглотнул и пробормотал:

— Я… Я понял.

— Тогда иди куда шел, сосунок.

Дринкуотер побежал. Увиденная сцена потрясла его. Когда он поднялся на шкафут, к нему подошел Тригембо. Моряк как-то странно посмотрел на него, но мичман был настолько испуган, что не обратил внимания.

— Мистер Блэкмор хочет вас видеть, сэр, — сообщил матрос пробегающему мимо Натаниэлю.

Дринкуотер пошел на корму. Его сердце отчаянно билось; он старался, чтобы штурман не заметил, как он весь дрожит.

Спустя неделю испанцы вновь плотно обложили Гибралтар. Родни отослал транспорты на Минорку, а подразделения флота Канала отправил обратно в Англию под командованием контр-адмирала Дигби. Пустые транспорты ушли вместе с ним. Выполнив здесь свою задачу, адмирал отплыл в Вест-Индию с подкреплениями для расквартированных там сил.

От Гибралтара до Порт-Маона пятьсот миль. Краткому затишью в погоде пришел конец. Свирепый «левантинец» оскалил зубы, и «Циклопу» вместе со своим консортом «Метеором» приходилось немало потрудиться, чтобы удержать порядок среди вверенных им транспортов. Конвой пробивался на ветер, постоянно меняя галсы. Поначалу они уклонились далеко на юг, избегая неблагоприятного течения, идущего вдоль испанского берега и крошечного островка Альборан, но из-за сильного сноса на восток взяли курс на север, пока в виду не показались украшенные снеговыми шапками пики Сьерра-Невады, и обогнули мыс Капе-де-Гата. Получив больше пространства для маневра, конвой рассредоточился, еще более усложнив кораблям эскорта их роль пастухов при стаде.

Погода все портилась. «Циклоп» представлял собой унылую картину. Влага проникала во все закоулки корабля. В сырых местах появилась плесень. Все люки были задраены, но сквозь закрытые крышки орудийных портов вода просачивалась в таких количествах, что ее приходилось постоянно откачивать. Отсутствие вентиляции между палубами привело к такой спертости воздуха и скоплению испарений, что у человека, спустившегося сверху, перехватывало дыхание.

Вахта сменяет вахту. Четыре часа сна, четыре часа бодрствования. Огни на камбузе погашены, и только ежедневная порция грога заставляет людей работать. Она и линьки. Но даже сейчас происходят срывы: случаются драки и имена виновных заносятся в журнал наказаний.

Облегчения не наступило и когда «Метеор» просигналил, что он один сопроводит конвой в гавань Порт-Маона, а «Циклопу» предстоит нести крейсерство у берега, ожидая, пока транспорты разгрузятся. Капитан «Метеора», хоть и был вдвое моложе Хоупа, являлся старшим по выслуге. О нем шла слава как о любителе хорошего вина, смуглых красоток и изысканных блюд. Поэтому «Метеору» предстоит мирно покачиваться у причала в Ласаретто, а «Циклопу» болтаться на волнах у побережья с зарифленными парусами и впередсмотрящими, затершими до дыр глаза в поисках испанских рейдеров.

На четвертый день после входа конвоя в гавань Маона Хамфрис упал за борт. Никто не видел, как это произошло, его просто не оказалось на перекличке, а поиски на корабле не дали результата. При этой вести Дринкуотер внезапно ощутил страх. Моррис бросал на него угрожающие взгляды.

На седьмой день шторм начал слабеть, но с присущим ему коварством, море приготовило им напоследок еще один сюрприз. К вечеру ветер стих совершенно, оставив «Циклоп» беспомощно раскачиваться на огромных волнах, накатывающих с юго-востока. Так что ад продолжался, истязая фрегат и переполняя чашу страданий мичмана Дринкуотера. Ему казалось, что того счастья, которое он пережил в Гибралтаре, не было никогда, что это чувство являлось иллюзией, не имеющей ничего общего с реальностью. Он понимал, что стал жертвой собственной наивности. Впечатление было такое, что грязные флюиды Морриса и его дружков-извращенцев с нижней палубы просачиваются через весь корабль как влага и трюмная вонь. То событие настолько стало ассоциироваться в его сознании с запахом немытых тел, собранных в непроветриваемом помещении, что стоило этому аромату коснуться его ноздрей, как в воображении тут же всплывал образ Морриса. Надо называть вещи своими именами: Моррис гордится собой. При одном воспоминании Дринкуотера прошиб пот. Ему начинало казаться, что все вокруг замешаны, хотя по правде лишь около дюжины из экипажа в двести шестьдесят человек были гомосексуалистами. Но Дринкуотер, еще совсем юноша, отовсюду ощущал угрозу, олицетворявшуюся для него в непрестанной тирании Морриса, подкрепляемой силой мордоворота Треддла и его дружков. Натаниэль замкнулся в кокон страха. Его терзало знание, которым он не смел поделиться ни с кем.