Окно - [4]

Анна знала, что эти эпизоды – лишь малая часть моей истории и что они не определяют, кем я являюсь. Она единственная, кто это понимал. Кто по-настоящему понимал меня. И я тоже считала, что понимаю ее. Что я знаю о ней все. Но я прокручивала в голове вопросы полицейской о том, не была ли Анна расстроенной в последнее время, не было ли у нее парня. Я ответила отрицательно на оба вопроса, и мне даже в голову не пришло, что я могу ошибаться.

И все же, оглядываясь назад, я понимала, что в последние несколько месяцев все изменилось. Мы стали меньше общаться, Анна больше уставала, стала рассеянной и забывчивой. Она даже несколько раз огрызнулась на меня, чего никогда не случалось раньше. Но я была абсолютно уверена в том, что мы понимаем друг друга. И потому мне даже в голову не пришло, что это могли быть признаки каких-то более масштабных, глубинных перемен, скрытых от моего взгляда.

Я с уверенностью сказала, что у нее не было парня. Анна иногда заговаривала о мальчиках. Тогда у нас еще была общая комната, и ее слова долетали до меня с верхнего яруса двухэтажной кровати. Но в последний раз она упоминала кого-то несколько месяцев назад. А сама я не спрашивала и не заговаривала ни о ком конкретно. Потому что для меня отношения с парнями оставались чем-то совершенно неизведанным. И хотя те времена, когда я могла вскрикнуть от случайного прикосновения, давно прошли, я по-прежнему не понимала, как это – хотеть до кого-то дотронуться и хотеть, чтобы кто-то дотронулся до меня.

Однажды Анна рассказала мне, как она мечтает одеться на свидание.

– Я хочу надеть платье, – мечтательно произнесла она. – Красивое платье. И надушиться. Я хочу пахнуть лавандой…

* * *

Овощная запеканка в Бёрдтоне считается традиционным траурным блюдом, так что в течение трех дней со смерти Анны нам передали одиннадцать штук. Мы съели только ту, которую прислали Андерсоны. Это была единственная темнокожая семья в Бёрдтоне, и только их запеканка была без сливок и грибного бульона. Услышав звонок в дверь, я подумала, что это, наверное, принесли двенадцатую запеканку. Но когда папа открыл, за дверью оказался полицейский, который разговаривал с нами в больнице. И в руках он держал вовсе не запеканку, а блокнот.

Повисла неловкая пауза. Папа пригласил его войти и предложил присесть. Мама спросила, что ему принести – кофе или чай.

– Нет, спасибо, – вежливо ответил он и присел на край стула, не выпуская блокнот из рук. В отличие от других людей – соседей и друзей семьи, которые заходили к нам и были готовы задержаться в нашей гостиной надолго, – он выглядел так, словно не хочет тратить впустую ни секунды.

– Простите, что задержался, – начал он. – У нас не хватает людей, и поначалу произошла некоторая путаница, так что расследование заняло больше времени, чем мы рассчитывали. Но я хотел сообщить, что сам начальник полиции лично участвует в нем, и теперь у нас появилась кое-какая информация.

Он выдержал паузу, глядя на нас, словно ожидая разрешения продолжать. Мы молча сидели на диване. Я посмотрела на папу. Он, в свою очередь, посмотрел на маму. Она была невысокой хрупкой женщиной с узкими плечами, но при этом ей удавалось выглядеть более собранной, чем он.

– Хорошо, – сказала она полицейскому. – Расскажите нам.

Тот кивнул:

– Итак, мы пообщались с учениками из старшей школы – друзьями и одноклассниками Анны. Мы искали зацепки.

– Какие, например? – спросила мама.

– Мы просто задавали стандартные вопросы. Проверяли, может ли кто-то сообщить что-то полезное. Тем вечером школьники устроили большую вечеринку в карьере, и большинство ребят, с которыми мы поговорили, были там и вели себя как полные идиоты. И все же нам удалось найти человека, который знал, что случилось.

– Кого? – спросила я.

– Лили Стивенс.

Лили. Вполне логично, что это оказалась она. Они с Анной вместе работали над проектом по истории прошлой весной и подружились, а потом, осенью, они вместе стали заниматься кроссом. Долгое время ее главной заявкой на популярность в классе был скандальный развод родителей, в ходе которого ее отец смылся во Флориду со своей секретаршей, оставив на кухонном столе записку. За время летних каникул Лили внезапно сильно похорошела, будто приобрела какую-то ведьмовскую, кошачью красоту, обзавелась парнем и стала совершенно невыносимой. Впрочем, на ее красоту мне было наплевать – я не сомневалась, что она была редкостной тупицей, хотя Анна всегда возражала, напоминая мне, что в следующем году мы с Лили будем в одном классе по математике. Меня это не впечатляло.

– Мамы Лили не было в городе, – продолжил офицер. – Она уехала на какой-то семинар по… – он заглянул в заметки, – …духовному целительству. Лили упомянула, что они с Анной собирались провести время у нее – устроить пижамную вечеринку. Когда Анна не пришла, Лили решила, что родители застукали Анну, когда она собиралась уйти, и не выпустили ее из дома. Так что, похоже, все было так, как мы и думали: она сорвалась, когда выбиралась из окна. Вскрытие и токсикологическая экспертиза еще только запланированы, но мы думаем, что они просто подтвердят эту версию.