Окнами на Сретенку - [90]

Были ли у меня в то время планы на будущее? Надо ведь было решать, куда идти учиться после школы. Примерно с шестого по девятый класс я была убеждена, что буду геологом, потому что любила землю, разные камни и путешествия пешком. Но потом я узнала, что на геологический факультет надо сдавать математику, да еще потом изучать ее — это меня оттолкнуло. Мне захотелось изучать литературу в ИФЛИ (модный в то время Институт философии, литературы и истории), я даже стала покупать билеты на вечерние лекции в МГУ, прослушала рефераты о Шекспире, Стендале, разумеется, Байроне (читал проф. Аникст) и еще о ком-то. Но вскоре я поняла, что знаю литературу неважно и мало читала того, что было необходимо, а одной грамотности и хорошего слога недостаточно для поступления на такой факультет. Поэтому перед самыми экзаменами я поняла, что мне подходит Институт иностранных языков. Сдам на «отлично» немецкий, а учить буду английский…

Класс наш чем ближе к концу учебы, тем больше дружил. Часто мы вечерами гуляли по сретенским переулкам, заходили друг за другом и просто так ходили толпой и разговаривали, а то и молчали. Чаще всего это были Тата с Мишей, Зина, Зоя, Нота, Валя, Витя, Наум, Юра Кузин и Боря Бондарь. Иногда и днем ко мне заходили Зоя и Тата, мы играли в хункен или шли в кино «Хроника» у Сретенских ворот. «Обжорные дни» мы заменили поеданием баранок. В тот год на многих углах Сретенки продавались из больших корзин горячие баранки с маком, их выносили два раза в день. Вот мы и скидывались и на большой перемене отправляли двух-трех ребят за этими вкусными свежими бубликами. Один раз они не успели добежать к концу перемены: начался урок литературы, как вдруг открылась дверь, и на пороге появились обвешанные, как бусами, нанизанными на веревки баранками Миша и Гошка Кольцов: «Можно войти? Извините, что мы опоздали, мы выполняли общественное поручение…»

Самое любимое наше развлечение, как бы ритуал «прощания с детством», было прыганье через веревочку. Участвовал весь класс. Двое вертели, а остальные становились в длинную очередь, каждый должен был перепрыгнуть только один раз, друг за другом, и снова бежал в хвост очереди. Это мы проделывали каждое утро перед началом занятий и потом на большой перемене. Перед входом в школу, где это происходило, всегда собиралась толпа младших ребятишек — посмотреть, как взрослые дяди и тети резвятся.

Елена вдруг стала делать попытки сблизиться с нами. Она довольно часто устраивала классные собрания, начала называть нас по именам и на «ты», а себя — нашей нянюшкой. Один раз она вызвала хохот всего класса. «Вот вы мне не рассказываете ничего, — сказала она, — а я вчера узнала от другого учителя, что Лора Фаерман и Шура Трошин любят друг друга. Что же вы смеетесь? Это же очень хорошо!» А дело было в том, что наш физик, заметив, что мы с этим Шуриком в классе самые маленькие ростом, всегда звал нас помогать ему в кабинете, принести что-нибудь или включить, причем он произносил наши фамилии так, будто мы — великаны, но все это было добродушно и вовсе не обидно для нас. Видимо, он при Елене сказал что-нибудь вроде «Это мои два неизменных друга-помощника». После этого я Шурика называла не иначе как «любовь моя».

Выпускные экзамены мне ничем особенным не запомнились. Перед письменной математикой перед классом выступил Алеша Ионии и объявил: «Ребятки, мы с Олей садимся на задние парты. Я решаю свой вариант, а потом решаю другой. Вы в это время решайте сами или пишите что угодно на своих черновиках. Условие одно: никто в нашу сторону не оборачивайтесь. Я напишу дубликаты обоих вариантов и пущу их по ряду вперед: задний передает впереди сидящему. Если не нужна вам моя шпаргалка, сразу передавайте дальше. Только не нервничайте, не вертитесь — решения получат все, кому нужно».

Все это было осуществлено, и я частично тоже воспользовалась Алешиной добротой — нашла у себя ошибку.

Перед письменным сочинением со всеми договорилась я, но, поскольку все писали разные темы, я сказала, что буду от всех принимать письменные вопросы, но не сразу, а когда сама закончу писать. Я тоже села назад. В другом ряду параллельно со мной сели Люда Широкорад и Наташа Лескова, которым всегда трудно было писать и у которых сильно хромала орфография. Им я помогла больше, чем остальным, Наташе вообще вчерне набросала всю тему. Темы же у нас были: 1) «Образ Сатина[48]» (это писала я — очень любила Горького), 2) тема, связанная с «Фаустом», и 3) Джамбул Джабаев[49] и многонациональная советская литература (ее писали те, кто ничего не знал, там можно было отделаться общими восторженными фразами, упоминая почаще сталинскую конституцию).

Перед выпускным вечером мы еще повеселились 14 июня на дне рождения Таты Богдановой. Было несколько человек из нашего класса и другие ее подруги и родственники, среди них — студенты-первокурсники. Мы играли во всякие игры и засиделись за полночь. Когда мы вышли от Таты, которая жила на улице Мархлевского, было уже без четверти час. Мы двинулись по Сретенке, посередине Зина и я, по краям нас «охраняли» Миша и Рудик, нам всем было по пути. Еще издалека мы заметили перед булочной одинокую фигуру мужчины в белой рубашке. «На Билльчика похож», — подумала я и улыбнулась. Но, когда мы подошли, мужчина действительно оказался моим папой. Он крикнул что-то вроде: «Лора! (Именно «Лора», а не «Джим», как он меня всегда называл). Я тебе покажу, как гулять по ночам с мужчинами!» Точных слов его я не помню, но смысл их сводился к этому. Он кричал это очень злым голосом, схватил меня за руку и выдернул из нашего ряда: «Марш домой!» Все это было так неожиданно, что мои спутники совершенно растерялись. Мишка, обычно не робкого десятка, только пробормотал, что мы же, мол, были на дне рождения и сейчас идем домой. Папа даже не дал мне проститься ни с кем и потащил почти бегом к дому. Как же мне было стыдно перед ребятами! И как еще больше мне было стыдно и обидно за папу, когда мне потом говорили: «Ну и злой же у тебя папаша!» Я не могу объяснить, почему папа так себя повел, даже если они с мамой действительно очень беспокоились, что я долго не возвращаюсь. Вечером в понедельник или вторник я подслушала, как он говорил маме: «На работе меня все ругают, что я так поступил. Они сказали — что же такого, что она шла по улице с мальчиками, ведь они учатся вместе, они все товарищи. Они, может быть, на каждой перемене ходили так, это же не то что в ваши времена, и все такое. Я действительно об этом не подумал».