Окнами на Сретенку - [107]
Когда ему исполнилось семьдесят лет, он вступил в партию. Мы тогда были на четвертом курсе. Говорили, что при вступлении он произнес блестящую патриотическую речь с цитатами на латыни.
Из новых предметов мне очень понравилась психология и то, как читает этот предмет В. А. Артемов. Я не пропускала ни одной из его блестящих лекций, звучавших как импровизации, но на самом деле тщательно продуманных.
В группе я в это время подружилась с Наташей Косачевой. Даже скорее не подружилась, а влюбилась в нее, как когда-то в Тамару Львову. То есть я ревновала ее к другим девочкам, без конца обижалась на нее. Много у нас было с ней размолвок и ссор — все это исходило только от меня, и мне до сих пор горько и стыдно об этом вспоминать. Наташа была доброй и ласковой девушкой, она относилась ко мне ровно и спокойно, она меня тоже очень любила, притом, кажется, больше других своих подруг, но вовсе не собиралась из-за меня переставать общаться с ними.
Красивой я ее не находила. Это позже, через два года, мама одной из наших студенток, увидев ее, сказала: «А королева красоты у вас, конечно, Наташа!» Пожалуй, все-таки не королева. Королевского и броского в ней не было ничего. Роста она, правда, была высокого, и хороши были у нее волосы — очень густые, вьющиеся, темно-русые. Глаза неопределенного цвета были слегка косо поставлены, и были у нее какие-то свои особые движения и жесты, в основном связанные с непокорными волосами. В ней была невыразимая и неотразимая женственность. Глаза всегда опущены, какая-то неподдельная скромность, даже стыдливость. Наверное, именно это так привлекало в Наташе мужчин. Еще в школе за ней ухаживали мальчишки, а теперь в нее влюблялись порой прямо на улице, сильно и надолго, и люди это были интересные (известный журналист Оганов, например, или полковник Сусанин). Наташа тоже была влюбчивая душа, но все время у нее бывали какие-то глубокие переживания и страдания: об одном она узнала, что он женат, другой был разведен, но, оказалось, бросил жену с двумя детьми, и Наташа заставляла себя рвать с ними, а сама потом плакала. Все ее «романы», конечно, не шли дальше писем, романтических свиданий где-нибудь в парках, посещений вместе кино или театров. Жила она со своей мамой у Рогожской заставы на Вековой улице в старинном двухэтажном купеческом особняке. Там, в коммунальной квартире, они занимали комнатку с лепными потолками и высокими окнами, выходившими на улицу. От старых лип под окнами в комнате летом всегда было темновато. Наташа очень любила эту свою бедно обставленную комнату с пляшущими тенями. Нежно любила она и свою маму, учительницу литературы в старших классах. Анна Васильевна прекрасно знала и очень любила классическую русскую литературу она и дочь свою назвала Наташей именно в честь героини «Войны и мира», а был бы сын, назвала бы его Андреем. Она привила Наташе и любовь к музыке, особенно к Чайковскому. Отца своего Наташа никогда не видела: он бросил семью, когда его дочери не было и года. Вместо отца Наташа почитала Дмитрия Ивановича, учителя рисования и черчения, который был коллегой Анны Васильевны и часто бывал у них дома. Это был умный, симпатичный человек, он очень хорошо относился к Наташе, и я не знаю, почему он не женился на ее маме и жил отдельно от них.
Вспоминая Наташу сейчас, я не нахожу в ней ни одной плохой черты характера. Она была человеком честным, неспособным на обман или хитрость, очень чистым душой и романтически впечатлительным. Самое счастливое время для меня было, когда мы шли с ней из консерватории домой по переулкам и улице Горького и дальше по Кузнецкому мосту до Дзержинской, где Наташа садилась на трамвай № 2, а я на троллейбус. С Наташей можно было говорить обо всем, она все понимала, в том числе и юмор. Были у нас с ней и свои шутки, и мы иногда останавливались по дороге, от смеха не в силах идти дальше. А один раз мы проходили мимо церквушки в Брюсовском переулке — это было перед Пасхой, и там шла служба. «Наташка, а ведь мы с тобой грешницы. Помнишь, как мы репу своровали на лесозаготовках? Пойдем покаемся и попросим у Бога прощения». И мы вошли, купили свечки и в самом деле прошептали: «Господи, прости нас, грешных, мы больше никогда не будем воровать!»
