Окна в плитняковой стене - [42]
Да, правильно… Об этом он и раньше где-то слышал. Но что этих родственных народов так много, это уже новость. Несколько лет назад он разговорился на Раквереской ярмарке с двумя водскими бочарами, и впрямь они говорили почти что на нашем языке… Финский языковед Шёгрен[72], который последние годы был в Петербурге домашним учителем… — вон оно что! В Петербурге даже такие домашние учителя встречаются, что про них в немецких газетах пишут!.. — в июне месяце нынешнего года, с любезного соизволения и при поддержке Российского императора Александра Первого, отправился в путь, чтобы на месте основательно изучить языки, обычаи и древние предания всех этих народов… Вот как! Язык и обычаи лапландцев и вогулов… на месте и основательно… Как будто здесь у эстонцев все это уже толком изучено… Один собрал зернышко оттуда, другой отсюда, немножко Хупель, немножко Мазинг и еще третий-четвертый, ничего не упомянув о нескольких сказаниях Тоа-Якоба и про обрывок песни из прихода Хагери, которые у него в ящике стола лежат… При любезном соизволении и поддержке императора… Он опустил окно кареты и глубоко вдохнул сочный запах моря. Небо и вчерашние лужи на дороге отливали синевой, с залива Копли через луга и шоссе дул соленый ветер. Между Копли и Какумяэ до самого горизонта простиралось зеленоватое море… Шёгрен… Если ему повезет, он вернется обратно и… академик готов…
Домашний учитель снова поднял стекло: морской ветер был прохладным и ему не хотелось, чтобы доктор попросил его закрыть окно. А доктор и старик все еще перебранивались, и «Иенаэр альгемейне цейтунг» по-прежнему лежала на том же продавленном и истертом докрасна кожаном сидении.
…Из Парижа уведомляют. В присутствии его королевского высочества графа д'Артуа сегодня в Сен-Клу был поднят в воздух наполненный водородным газом воздушный шар, снабженный корзиной, в которой один французский офицер благополучно поднялся на высоту почти десять тысяч футов. Невозможно описать словами картину, открывшуюся его взору…
Когда почтовая карета миновала озеро Харку и фыркающие лошади медленно потащили ее вверх по первому крутому плитняковому склону, молодой человек подумал: вот эта огромная гладь синего озера, и эти белые проселочные дороги, и коричневые замшелые крыши изб, и серые сжатые поля — интересно, как бы все это выглядело, если подняться на высоту десяти тысяч футов и посмотреть вниз? Озеро было бы как спина синей рубашки, поля — как небеленые льняные полотнища, избы — как овечий помет, а дороги — как белые нити, И то тут, то там вдоль дороги полз бы изредка какой-нибудь муравей, здесь вот ползет ленивый красный муравей, а вдали, по ниткам проселочных дорог — крошечные коричневые и черные песчаные муравьи. А если перегнуться через край корзины и направить на них подзорную трубу, то одновременно можно было бы увидеть здесь на дороге почтовую карету, и там, в северо-западной части Харью, на плитняке, поросшем кустарником, деревенские телеги с деревянными колесами… Поди догадайся, куда едет какой-нибудь крестьянин и о чем он думает, понукая клячу и шагая рядом с возом в шуршащих постолах с вожжами в руках, низко надвинув на глаза старую видавшую виды шляпу, или полулежа на прыгающем мешке соломы и попыхивая чубуком, торчащим из заросшего щетиной лица; о чем он думает, когда смотрит серыми прищуренными глазами на серые сжатые поля, или на серый ольховник, или на серую поверхность моря. Поди догадайся… глядя на него в подзорную трубу с высоты трех верст.
Если бы молодой человек, находясь на воздушном шаре, внимательно смотрел вниз, он в самом деле увидел бы, что почтовая карета как красный муравей ползет вдоль белой нитки шоссе в сторону Кейлы и, наверно, заметил бы, что и песчаный муравей — деревенская телега — тоже держит путь в сторону Кейлы и поворачивает из Лохусалуского леса на церковный тракт. А если бы молодой человек, находясь на воздушном шаре, посмотрел в подзорную трубу, он увидел бы шагающего рядом с возом дров Ийбу Мадиса, коренастого человека с серой, как железо, окладистой бородой. Время от времени он сплевывает в сердцах сквозь зубы прямо в вереск на обочине дороги. А если бы подзорная труба давала возможность не только лучше видеть, но и лучше слышать, молодой человек знал бы, что Мадис вполголоса бормочет: «Чертов пробст[73]…»
А если бы подзорная труба к тому же еще сделала доступными и размышления Мадиса, то молодой человек познакомился бы со следующим рассуждением.
Все уже доставлено, часть еще прежде, чем Мари закончила конфирмацию, остальное — сразу после вербного воскресенья. Все как положено. Полчетверика овса, от которого даже еще прелым не пахло, две курицы, которые, может, и не неслись, ну так они все одно на мясо пошли, десяток яиц, совсем свежих, может, правда, и не самых крупных, и пара синих в крапинку варежек, ни разу не надеванных, что позапрошлый год Лээни связала. Все в аккурате, как всегда. И вдобавок еще бочонок копченых миног, пять фунтов весом, чего никаким обычаем не предусмотрено. А таперича эта церковная треска велит кистеру через батрака сказать, будто, мол, уже четвертый месяц, как воз дров не доставлен за конфирмацию дочки Мадиса… Воз дров! А за что же тогда миноги были?!.
