Окна судеб - [2]

Однажды я не пришла на обед. Можно было, заплатив за питание, обедать вместе с воспитанниками. Я так и делала. В деревенском магазине продавались только мыло и коньяк. Хлеб привозили два раза в неделю. Хозяйства у меня не было. В этот день шёл дождь, ветер сбивал с ног. У меня отыскались продукты, способные заменить этот обед. Каждую неделю в воскресенье я ездила в Москву, привозила оттуда и то, чем можно побаловать в еде себя, и не только. В деревне я задыхалась. Кроме концертов культурных программ не было. Кино шло с такими помехами, что его смотреть становилось невозможным. Хороша библиотека. Сняв пыль с книг, которые здесь никто не читал, можно было найти такие, которые ни в магазинах, ни в библиотеках города не лежали. Так вот, сижу, читаю, жую бутерброд с колбасой, и вижу, мимо дома, куда меня поселили, бежит парень, мокрый и взволнованный. Прижимает к себе заботливо что-то. Не сразу я поняла, что это тара с едой. Влетев ко мне в дом, он, задыхаясь, выкрикнул:

– Вы заболели? Вам плохо? Почему Вы на обед не пришли?

Увидев меня в полном здравии, он поставил посуду с едой на стол бережно и аккуратно.

– Вот Ваш обед. Приятного аппетита.

Больше я никогда не пропускала обедов.

Среди воспитанников жил вор, который не мог не воровать. Он «клептоманил», болел воровством. Однажды, украв наклейки у мальчишки, вернувшегося из Артека, он подарил их девочке. Поздно вечером ребята раскачали его за руки и за ноги, и выкинули из окна второго этажа в сугроб. В тренировочном костюме и носках он прошёл семь километров до города по лесу в двадцатиградусный мороз, не схватив даже насморка. В городе жил кто-то из его родственников, которым он совсем не был нужен.

Телевизор дети смотрели постоянно. Однажды показывали фильм, в котором одно из действующих лиц выпрыгивало из комнаты через форточку, оттолкнувшись от поверхности стола. Ловко и красиво прыжок получался. Решил и ребёнок повторить этот трюк. Он не подозревал, что рамы в школе ветхие, не могли выдержать веса ребёнка, застрявшего в узкой форточке. Лопнувшее стекло располосовало низ живота мальчишки. Как в замедленных съёмках, упал он к ногам идущих на работу людей. Остановить кровь не удавалось. Дождались приезда скорой помощи. Его увезли. Врач сказал, что шансы выжить у парня минимальные.

Он выжил. В больнице чувствовал себя счастливым. Его все кормили, жалели, ухаживали за ним. Никогда в жизни никто так не заботился о нём. Разве он мог не выжить? Вернулся он в детский дом бледным, но довольным со словами:

– Я теперь знаю, что такое настоящая жизнь!

У некоторых детей даже имелись родители, но они либо были лишены родительских прав, либо сидели в тюрьмах. Бывало, что дети убегали из детского дома к своим родителям. Потом их возвращали. Бежать, в общем-то, было некуда. Пьяная, ничего не видящая мать; отец, с топором носящийся за ней, голый матрац на предмете, похожем на кровать, батареи пустых бутылок, кружка с молоком, в которой плавают мухи, – это всё, ради чего стоило убегать.

Помню мальчика Рому, я про себя называла его Ромашкой, умного, глазищи сверлящие. Его усыновили, а затем отказались от него. Так что был он сирота дважды. Он пытался найти тех приёмных родителей, которые его бросили. Ромка прощал им то, что они привязывали его верёвками к кровати, когда уходили из дома, то, что били его за любую провинность. Простить возвращения в детский дом он не мог.

Каждый день открывал страдание, ещё вчера мне не известное. Сопереживание перерастало в болезнь. Каждая судьба была исковеркана по-своему жестоко. Я жила рядом и вместе с горем. Я жила в трансформированном мире, о существовании которого до этого мне знать не довелось. Мальчишки всегда дерутся. Даже, если спор можно решить без применения силы. Им так проще. Сначала «дал в морду», а потом, может быть и подумают, зачем. Но здесь я стала нечаянным свидетелем драки девчонок. В страшном сне не могла себе представить такое. Они перестали быть людьми. Жестокость, обдуманная жестокость, переходящая в зверство бросала их друг на друга. Слипшиеся волосы, лицом о лестницу, клубок, растащить который не удавалось сильным мужчинам, удары по самым болезненным местам, а те слова, которыми сопровождалась драка, могли оскорбить весь мир. Мира скорее не было. Или он был слишком зыбким. Делили всё: мальчишек, еду, место у телевизора, очередь уборки. Ждали писем. Ждали любви.

А любить, кроме преподавателей и воспитателей, было некого. Друг друга они слишком хорошо знали. Вот и складывались семейные пары: он – бывший воспитанник детского дома, она – учительница, на двенадцать лет дольше живущая на этом свете, и вырастившая для себя мужа в прямом смысле этого слова. Осуждение? Нет. Безысходность царила в этом мире.

Через два года я уехала в город, продолжая работу уже с обычными детьми. Работа показалась мне раем.

Так и работаю в школе до сих пор. Но слыша слова «детский дом», у меня мурашки бегут по спине и возникает ощущение, что сейчас у тебя отнимут что-то вкусное, что-то очень нужное тебе, оставят без родных, без дома, без возможности свободного передвижения по миру. Есть красивые, очень убедительные фильмы о детских домах. Но я не верю в эти сказки.