Оккупанты - [10]

В какой же момент я это понял? Мог бы придумать, что весна, сырень, соловьи от любви песнями заливаются и с веток падают – а не совру. Я ушёл на войну, у меня не было девушки. И писем не ждал. Не было у меня этого всего. Восемь лет в партизанах, в армии. Так же можно было и в зверя превратиться, в той обстановке. Я вернулся, повезло, не ранили ни разу, хотя лез, не боялся, молодой был, бесшабашный. Потом всё это вернулось, память гнала меня назад, воевать, кричал во сне, ругался страшно и грубо, и всё куда-то бежал, стрелял. Угомон меня не брал. Шёл убивать, взрывал постоянно что-то, в засаде таился. И до-о-о-лго ещё война меня молодого подстерегала. А жена… она обнимет тихонько, и мне не так ужасно просыпаться в разгар той ночной войны. Жена сильная, умная и всё понимала про меня. Тогда я увидел, что она красивая и будет со мной. Глянул однажды – и понял. Успокоился. И стал улыбаться. Как я мог её не уважать? И любить. В конечном итоге.

– Как сказал Черчилль – «Я женился и с тех пор счастлив»!

– Однозначно! И вот так она мне запала в душу, на всю жизнь. Сколько ко мне на заводе ни мылились! Мужчин дефицит, а я не ранен, не искалечен. И так-то не урод вышел, по наружности, и к труду сноровистый. Одна даже травилась, так я ей был люб. Любила меня тихонько, вида не давала. Не нахальничала. Я-то что – у меня только про работу мысли, какие там шуры-муры. Участок тридцать пять человек! Йох-ты! Она каких-то таблеток наглоталась. И я ей сказал, что это большая глупость с её стороны. Она ушла с завода. Устроилась в столовой на углу, вон, наспротив нашего дома. И как я мусор возьмусь выносить, она мне навстречу. Я отворачиваюсь, не хочу с ней встречаться. Назавтра, я-то знаю, что мусор надо выносить до обеда. Выхожу, опять она. Видно, в окно высматривает меня из посудомойки, поджидает специально. Несколько месяцев прошло, и пропала эта женщина.

– Можно сказать, всю жизнь тебя любила безответно.

– И что, жену бросить, дочь? Это было не в моих силах.

– И так на всю жизнь?

– Верно, на штамповке была одна. Явно ко мне льнула. Но я не имел права изменять. Я так решил про себя! И дочка же чудесная. Такая девочка! И училась, и красивая такая. А как сейчас люблю! Ещё больше прежнего я её люблю!

– Значит, ты через дочь обрёл любовь к жене!

– Вот! Когда женщину спрашивают – чего же ты, глупая, родила от него? А чтоб он понял главную ценность, любовь, и через этого ребёночка к ней самой любовь проснулась! Она же гордится своим деткой, выносила, нянчила, болела с ним вместе, переживала. И теперь на всю жизнь связана с кровиночкой своей, до конца.

Всякое бывало, но я жене не изменил! Сколько у меня девчат, женщин было в подчинении! Ни черта! Я ей сказал, раз тебя Бог мне послал и назначил, значит, так тому и быть. Вот поэтому, когда она умирала в больнице, я пришёл, а там женщина, соседка, говорит: она всё кричала перед смертью, тебя звала. Бредила сквозь болезнь, рак это паскудный, это же ужасные муки, рвалась ко мне, через боль, себя забывала, кричала. Пока дыханье не ослабло. Под утро затихла только. Рак не сердце – жамануло, и всё! Это великое терпение боли. И всё звала, звала. Меня – звала.

– Мужчине худо, он кричит «мама, мама», а жена мужа зовёт. Вот оно как.

– Одно время она мне потом часто снилась. Как в кинофильме, идут кадры чёрные, белые, вперемежку. Мельтешит, мельтешит, да вдруг один – стоп. Как в сон явится ко мне – я в церкву бегом. Свечку затеплю в ладошках. Свечка тонкая, воск, гнётся между тёплых пальцев. Поставлю за упокой перед распятием. А сейчас что-то тихо совсем. Не беспокоит.

– Характер у неё был цельный, но я с ней ладил. Шесть лет вместе прожили, и потом много лет, а только хорошее в памяти.

– Обязательная была. Но добрый был характер. Скажет чего-то сделать, сперва резко, да не со зла, а я сразу не спроворю – она молча, без скандальства, берётся делать. Тут уж меня самого стыд жмёт, я начинаю это дело доделывать. И дневник вела. Скрупулёзно, каждый день. Потаённо. Я и узнал не сразу про это. Толстая тетрадь. Другой раз накатит на меня такая тоска тяжёлая, дышать трудно – открою. Читаю, представляю всё себе, до слёз даже цепляет. Сам-то уж многое забыл, и как будто заново всё и времени ещё много впереди. И она живая, вот она.

– Интересно было бы почитать. Так ты однолюб? Так присох к жене, что больше и никого.

– Вот что из головы нейдёт, часто вспоминаю. Это молодой совсем ещё, а уже в отряде был. В деревню пришли. Деревня на бугре раскинулась. Как они картошку умудрялись сеять на склоне? Не знаю. Две подруги, Шура и Лёля, стопили нам баню. Мы вдвоём. Я и Володя. Двое других караулят, пока мы моемся, нас охраняют. И после мытья мы легли спать. Этот лёг с другой девчонкой. А я с Лёлей. Кроватей всего две. Ночь летняя короткая, на один вздох-прижмур. И я, по-видимому, во сне, руку так на неё положил. Она руку мою отодвинула. Я проснулся и лежал до утра. Ни в одном глазу сна не было. Затаился от волнения. Больше её трогать не стал. Может, поговорить бы надо было, да война. И вот после войны я вспомнил о ней, но времени не было, а так бы я поехал и забрал её, эту Лёлю. Такое сильное впечатление оставила. И красивая была, и моложе меня. Интересная, смуглявая, глаза чёрные, как у молдаванки. Сестра у неё совсем другая. Брат был. После освобождения в армию пошёл, воевал, вернулся старшим лейтенантом. Хороший. А не было времени к ней съездить. Надо же приехать, погулять, поговорить. Сразу же, в то время, а жизнь не позволяла. Надо было срочно жениться, комнату получать. А жена меня любила… любила. И я её любил и берёг до самой смерти, как ребёнка. Сколько я с ней занимался!