Оккультисты Лубянки - [41]

…Он бывал у меня часто. Мы как-то быстро и тесно сдружились в эти тревожные дни. Много раз по телефону он отдавал распоряжения в редакцию большевистской газеты «Правда», сообщая все, что касалось Петроградского комитета.

Раз я высказала ему, что мне не нравится выспренный, ходульно-лозунговый тон газеты «Правда»:

— По-моему, надо все проще, а то…

— А то?

— Получается неприятный крикливый тон.

Глеб усмехнулся.

— Может быть, тут есть зерно правды, но есть и объяснение: в «Правде» мало сотрудников, владеющих пером. Пишется все наспех и не столько обращается внимания на форму, сколько на суть, на направление.

— Агитация должна быть тоньше.

— Ах, хорошо, что заговорили о «Правде», — мне как раз надо туда позвонить.

И пошел к телефону.

…Глеб сказал мне о выступлениях приехавшего недавно Владимира Ильича Ленина. Я спросила, нельзя ли мне послушать Ленина.

— Конечно, можно. Я тебе это устрою.

В книге «Памятные встречи» я подробно описала впечатление от двух митингов, на которых я слышала впервые Ленина: в Морском корпусе и на Путиловском заводе. Выступления Владимира Ильича потрясли меня. Правда, которую я услышала, повернула мою жизнь на новые рельсы.

Как-то Бокий меня спросил:

— Тебе понравились речи Ильича: ты видела в них правду. Хочешь нам помочь? Хочешь? Ну, так приходи.

И он назвал день и час, когда мне явиться во дворец Кшесинской.

— Приду ровно в пять.

Он был немногословен, говорил коротко и ясно. Я спросила его:

— Чем я могу быть вам полезна?

— Пером. Ты вот критиковала, и правильно, язык «Правды». У нас, кроме «Правды», есть еще газеты для массового читателя. Ты поможешь нам своим литературным языком. У тебя же писательский опыт…

…Вот он, дворец Кшесинской, облицованный эмалированными глянцевитыми кирпичиками, какие мы привыкли видеть на молочных лавках Чичкина. Мраморная лестница с пятнами от пролитых чернил. Я вхожу в большую комнату со столами, заваленными папками. На одном из столов, в стороне, таз с водой; две женщины моют типографский шрифт. За другим столом Глеб что-то записывает в книгу, разговаривая с человеком, по виду рабочим. Как я потом узнала, Бокий выписывал ему партийный билет. Женщины у таза оказались: одна — жена старого большевика Нина Августовна Подвойская, сама тоже член партии, молчаливая, деловая и в то же время приветливая той простой приветливостью, которая встречается у некоторых школьных учительниц, а другая — молчаливая курсистка, имя которой я забыла.

Отрываясь от стола, Глеб коротко говорит:

— Ровно в пять — не опоздала. Минуту подощи. Сейчас пойдем.

Поднимаю глаза на стену за письменным столом и читаю объявление: «Рукопожатия отменяются. За неисполнение — штраф».

Я вижу, что входящие люди, здороваясь, не подают друг другу руки, говорят коротко и уходят тоже без рукопожатий.

Наконец, Глеб отрывается от текущих дел и ведет меня в комнату Военной организации большевиков, к Николаю Ильичу Подвойскому, горячему пропагандисту ленинских идей. Я была рада встретиться с этим симпатичным человеком, но его не оказалось на месте, и пришлось вести переговоры с его заместителем, молодым человеком, худеньким и маленьким блондином, назвавшимся Мехоношиным.

Глеб рекомендовал меня как писательницу и ушел, а Мехоношин дал мне пачку писем, написанных неумелыми руками, крупными каракульками малограмотных людей, сказав:

— Это письма для нашей газеты «Солдатская правда». Их нужно выправить для печати, сохранив, конечно, суть и стараясь не испортить обработкой язык и характер писем. Чем скорее вы сделаете, тем лучше.

И все. Я ушла и больше в этот день Глеба не видела.

…Не буду останавливаться на своей горячей работе над этими простыми по форме, искренними письмами, которые наполняли меня гордостью и радостью, что я могу хоть немного помочь делу Владимира Ильича Ленина.

Глеб виделся со мною, как только позволяло время, и рассказывал о разных деталях того, что происходило во дворце Кшесинской и вокруг него. С обычной едкой насмешкой рассказывал он мне, что прежний вожак революционного студенчества, горняк, известный оратор, бывший делегатом на съезде в Стокгольме, был у него в Петроградском комитете и ушел, не пожелав вступить в партию.

— Почему? — спрашиваю с удивлением. Спокойно, холодно звучит ответ:

— У горного иткенера не стало того аппетита к политике, какой был у студента.

…Через короткое время Глеб предложил мне побывать на интересном судебном разбирательстве: балерина Кшесинская, возлюбленная Николая II, подала в суд на большевиков, требуя возвращения своего дворца и возмещения убытков. Дело меня заинтересовало.

— А ты пойдешь, Глеб?

Он усмехнулся:

— Я уже ее видел. На сцене Мариинки она интереснее. Пойдет Сергей Богдатьев с женою, — у него язык двигается лучше, чем у меня.

Я пошла в суд, на Петроградскую сторону, где разбиралось это дело.

Камера мирового судьи полна народа. Многим интересно взглянуть на царскую фаворитку. Слышатся перешептыванья:

— Как вы думаете, удастся ли ей отвоевать свой дворец?

— Не думаю. Не то время, когда всесильны царские самодержанки.

— Ну, да, царь-то теперь просто Николай Александрович Романов.

— А все-таки собственница, а большевики узурпаторы. Ведь собственность при Временном правительстве не отменена…