Океанский патруль. Том 2. Ветер с океана - [66]

Тьма, пронизанная иглами дождя, молчала.

Шли во тьме, не разбирая дороги. По самую щиколотку проваливались в топкую болотную грязь. Земля, из которой с трудом выдирались сапоги, надрывно чавкала под ногами. Дождь продолжал лить, как и прежде, но никто не замечал его.

Время от времени конвоиры начинали о чем-то переговариваться приглушенным шепотом.

– Спорят, куда вести, – сказал Семушкин.

– Далеко не отведут, – ответил Мацута, – охота им по такой слякоти вожжаться с нами!

Неожиданно на ум пришла Поленька. Вспомнил ее работящие руки, и какой доброй она умела бывать, и как хорошо ему было с нею. Отчаянье придало ему злобной силы. Он задергал связанными руками, а Иржи Белчо, повернувшись к финнам, крикнул:

– Стреляйте здесь… Не мучьте!

Но конвоиры ввели их в густой болотистый лес и только тогда остановились. Один из них подошел к Мацуте, с характерным цоканьем мужика-северянина сказал:

– Слусай, отец, закурить хоцешь?

– Развяжи руки.

Солдат в нерешительности постучал прицельной планкой винтовки.

– Ладно, – сказал он, – развязем. Только вот ты, отец, на стык сам не лезь, до греха недалеко, а снацала нас выслусай.

– Ты финн? – спросил Мацута.

– Карел, – ответил тот, освобождая руки пленников.

– А откуда по-нашему знаешь?

Конвоир забросил в кусты разрезанную веревку, невесело улыбнулся:

– Долго рассказывать, отец. Я здесь, можно сказать, родился и вырос. А в двадцать первом лахтари всю насу деревню Койскакелла угнали церез границу. Так с тех пор в Финляндии и околацивался.

Закурили. Второй финн что-то сказал своему товарищу. Тот заторопился:

– А дело вот какое… Мы, как говорится, ни при цем. Вы забрались в стог сена – ну и спите на здоровье! Это все капрал нас в офицеры выслузивается. Наверное, и сейцас сидит там, – солдат махнул рукой в сторону деревни, – и здет выстрелов.

– Так чего же ты медлишь?

– Слусай, отец, – неожиданно вспылил солдат, – если будет надо – застрелю хоть сейцас, а ты меня не подбивай, я за эти три проклятых года все, что хоцешь, делать науцился. Ты слусай!..

– Ну, слушаю.

– Так вот… Я и мой товарисц, он настоясций суомэ-лайнен, давно зелаем бросить винтовку. Надоело! Кровь, кровь, кровь… Когда зе конец, спрашивается?.. Но мы – боимся…

– Чего боитесь?

– Цего… Будто, отец, сам не знаез, цего надо бояться!

– Не знаю.

– Брось! Вон нам командир роты недавно фотографии показывал, цто васи русские с насими пленными сделали. Глаза повыкололи, уси отрезали, а тех, кого оставили в зивых, кастрировали.

Боцман все понял.

– Дурак ты, – дружелюбно сказал он, – знаем, как это делается: наших же измордуют, догола разденут, а потом выдают за финнов – разберись!

Недоверчиво выслушав боцмана, солдат продолжал:

– Так вот, отец, мы тебя ницем не обидели, а ты сказез своим, цто эти, мол, двое спасли вас. Мозет, когда васи политруки и не будут…

– Брось дурить, – строго прервал его Антон Захарович. – Даже если бы вы пришли с пустыми руками, вам все равно ничего бы не сделали наши офицеры… Но я, – добавил он, помолчав, – обещаю сказать, что ты просишь…

По общему вздоху, который облегченно вырвался в эту минуту из груди каждого, второй конвоир, настоящий суомэлайнен, не понимавший слов, понял зато другое – договор заключен.

Он встал на колено, жирно и смачно лязгнул затвор, и четыре гулких выстрела прогрохотали в ночном лесу.

И, услышав эти выстрелы, Штумпф сказал себе:

– Так-то вернее!..

* * *

Через несколько дней, одетый в старомодный костюм, пахнувший нафталином (долго ему пришлось лежать в шкафу!), бывший мичман Мацута сидел в кабинете главного капитана рыболовной флотилии. Дементьев говорил:

– И обижаться не приходится, Антон Захарович, возраст дает себя знать. Стареем, мичман, стареем…

Мацута взмахнул шляпой, которую держал до этого на коленях, и с силой насадил ее на рукоять своей трости.

– Да какой я к черту мичман, Генрих Богданович, если меня вчера с учета в военкомате сняли!

– Переживаешь?

– А как же, капитан! Война-то еще… А меня уже за борт выбросили.

– Эх, Мацута, Мацута, – сказал главный капитан, – забываешь ты об одной вещи!

– Это о какой же?

– Стаж свой партийный забываешь. В приложении к твоему опыту жизни – это крепчайший сплав получается.

– Ну и что же мы с этим сплавом делать будем, – передернув плечами, сердито сказал Антон Захарович, – если у меня паспорт есть? Что ж, может быть, дату рождения подделаем?

– Ты, боцман, – вздохнул Дементьев, – не туда клонишь… Я знал, что если Мацута в Мурманске, – значит, зайдет ко мне. И приготовил для тебя одно дело…

Боцман обрадованно задвигал стулом:

– Ну, ну?

– Да не знаю, как ты к нему отнесешься. Ведь тебе или все, или уж ничего! Быть у дела – так, значит, давай все море, а быть около моря, как сижу, например, я, ведь ты не захочешь…

– Ну, а все-таки? – насторожился Мацута.

Дементьев испытующе поглядел в глаза старого моряка и сказал:

– Хватит. Повоевали. Молодежь учить будешь. Преподавателем-лаборантом в мореходный техникум пойдешь?..

– Преподавателем?..

– Да!

– Что вы, Генрих Богданович, ведь я же – боцман.

– Да, ты боцман, который знает море и корабль, как никто. А это как раз то, что нам нужно. Ты будешь вести курс корабельной практики: вязание узлов, парусное дело, якорное устройство, правила управления шлюпкой и тысячи других вещей, которые ты изучил вот этим местом…