Океанский патруль. Том 2. Ветер с океана - [163]

Степан Хлебосолов кряхтел и охал на своей лежанке, его терзал ревматизм, мешал свет настольной лампы.

– Вы бы хоть погулять сходили, погода ладная, – говорил он, а за окнами металась пурга. – В кино бы сбегали, что так-то сидеть!..

Они шли в матросский клуб. На громадном экране волновалось море, скользили по волнам миноносцы, в атаку выходили, поднимаясь на редан, торпедные катера. Сережка сбоку смотрел на профиль девушки и думал о том, что думает Анфиса в этот момент, когда он думает о ней.

– Так ты пиши, – говорила она.

– А знаешь, – предложил он, когда они вышли на улицу в густой толпе солдат и матросов, – сходим ко мне!

– Ой, что ты!

– А почему нет?

– Там у тебя мама.

– Так что?

– Ну все-таки…

– Пошли! – И он привел ее домой, не испытав почему-то никакого смущения перед родителями. – Вот, – сказал просто, – познакомьтесь…

«Ах, вот оно, оказывается, что!» – улыбнулась Ирина Павловна и щелкнула Сережку по носу:

– От матери скрыл…

Она увела Анфису, робкую и немного растерянную, в другую комнату, а отец, по-прежнему улыбаясь, все грозился.

– Вот обожди, – говорил, – там из тебя офицера сделают, не до девчонок будет, коли заниматься начнешь…

Анфиса вышла из комнаты матери совсем другая: робость исчезла, она уверенно села в кресло; Ирина Павловна умела разговаривать с людьми так, что они чувствовали себя в ее доме легко и свободно, и Анфиса, выбрав момент, шепнула:

– А какая у тебя мама, Сережка, хорошая!

– Ну вот видишь, а ты боялась идти, – обрадовался он за свою мать, благодаря ее в душе, и гордо добавил: – У меня и отец хороший…

Рябинин в одних шерстяных носках расхаживал по коврику, остановился около девушки, подмигнул.

– Ничего, – сказал он, – отец-то? – И засмеялся.

Стало совсем легко. Анфиса сразу как-то вошла в эту семью, по-детски наивно подумала: «Век бы не ушла отсюда…» Ирина Павловна накрывала на стол, говорила девушке:

– Сидите, сидите, я сама…

Прохор Николаевич занял место рядом с Анфисой, спросил:

– Так, значит, штурманское отделение? – и тут же похвалил выбор профессии: – Это замечательно, правда, спать в походе мало придется, но зато интересно… Настоящая женская специальность! – И опять засмеялся, сказав при этом: – А вы-то чего хохочете? Действительно, это самая деликатная из всех морских профессий. Вот уж боцманом женщине быть, прямо скажем, трудновато. Хотя… стоп, стоп! Я помню…

И он рассказал историю про одну поморку из Колы, служившую боцманом на одном из кораблей частного предпринимателя Спаде. Закончив рассказ, посмотрел на часы, сказал:

– Ирина, ну-ка, включи радио, сейчас приказ, наверное, передавать будут…

В репродукторе послышались мелодичные позывные, и далекий голос диктора возвестил: «Приказ Верховного Главнокомандующего… Войска Карельского фронта, преследуя немецкие войска, пересекли государственную границу Норвегии и в трудных условиях Заполярья сегодня, 25 октября, овладели городом Киркенес – важным портом в Баренцевом море. В боях за овладение городом Киркенес отличились…»

– Ну, – сказал Прохор Николаевич серьезно, – давайте чокнемся. Сначала за тех, кто сложил под Киркенесом свои головы!..

* * *

Наступил день прощанья. Он был пасмурный и ветреный. Дым из паровозной трубы относило вдоль перрона, разбрасывало над головами людей в рыжие клочья. Анфиса, грустная и задумчивая, все время придерживала свой беретик. Сережка зажимал в зубах ленты бескозырки.

Никольский, словно постаревший за эти несколько дней после повреждения катера, сказал:

– Будем прощаться, мне надо идти. Ну, желаю!..

Они пожали друг другу руки. Когда старший лейтенант повернулся уходить, лицо у Сережки как-то странно сморщилось. Он долго смотрел в спину офицера, с которым целый год простоял на одной палубе, следил жадными глазами, как Никольский теряется среди пассажиров и провожающих.

Потом вдруг крикнул:

– Глеб Павлович! – и бросился его догонять.

Все видели, что он обхватил своего командира за шею, они крепко поцеловались. Обратно Сережка вернулся, пряча глаза, наполненные слезами.

– Человек он… такой вот, – объяснил несвязно.

– Ну, ладно, ладно, – похлопал его отец по плечу. – Еще, может быть, служить под его командованием придется.

Ударил гонг.

– Пиши, – жалобно сказала Анфиса.

Ирина Павловна погладила Сережку по щеке.

– Хорошим будь, – посоветовала. – Ты и так не плохой, но старайся быть лучше… Не кури, водки не пей.

– Давай-ка, сынок, – сказал Прохор Николаевич и поцеловал его, как никогда еще не целовал, долгим отцовским поцелуем. – Иди, – слегка подтолкнул в спину, – не забывай своего батьку.

Сережка вскочил на подножку. Анфиса смотрела на него долгим вопрошающим взглядом, который, казалось, говорил: «А я как же?..»

– Писать буду, – хмуро сказал он, и в его лице Ирина Павловна угадала что-то такое, что напомнило ей молодого Прохора.

Она подтолкнула Анфису к подножке, сказала:

– Ну что же вы?.. Попрощайтесь!

Анфиса робко поцеловала Сережку, он густо покраснел и помахал рукой:

– Прощайте, прощайте!..

И уже издали крикнул:

– Сохранно вам плавать по Студеному морю!..

Прохор Николаевич резко повернулся на этот возглас, тоже крикнул в ответ:

– Спасибо! Не забывай, сынок!..