Океанский патруль. Том 2. Ветер с океана - [161]

Через несколько дней Мордвинов уже лежал на госпитальной койке, и белые стены, белые простыни, белые занавески – все это еще больше подчеркивало его болезненную бледность. Однажды появилась Татьяна. Он пристально всматривался ей в лицо, словно отыскивая в нем какие-то забытые и вновь случайно воскресшие черты, и просил трогательно:

– Ты не уходи, только не уходи… а?

Двадцать второе октября

Три народа отмечали по течению этой реки свои границы, оттого и зовется она по-разному: русские прозвали ее Паз-рекой, норвежцы – Пазвиг-эльв, финны – Пац-йокки.

Во всей Лапландии нет реки более грозной и бурной; могуче сотрясая прибрежные камни, ревет она в порогах, рушится в огражденные утесами ущелья и, притворившись ненадолго смиренной, снова мечется в берегах слошным пенным смерчем.

Левый берег ее – пологое каменное плато – норвежский, а правый берег ее – крутые, неприступные скалы – русский! Так повелось издавна, и вот теперь русский человек пробивал себе дорогу к древнему пограничному рубежу.

В ночь на 22 октября 1944 года он вышел к этой реке…

* * *

– Фельдфебель, зажгите фонарь, я буду писать. Да прикройте ладонями, русские могут заметить нас с воздуха.

– Слушаюсь, герр обер-лейтенант…

Зябко ежась на пронизывающем ветру, егерь читал через плечо офицера текст оперативного донесения.

«…Был убит, другой пропал без вести, и командование батальоном я принял на себя, – дрожащей от холода рукой выводил Эрнст Бартельс. – В 0.37 по берлинскому времени батальон закончил переход границы и рассредоточился на левом берегу. Быстрое продвижение русских мешало провести переправу через Пазвиг-эльв в организованном порядке; только этим и объясняю оставление на том берегу артиллерийского и минометного парков. („А свои чемоданы не оставил“, – думает фельдфебель.) Бурное течение, а также нехватка плавсредств является причиной гибели двенадцати солдат, утонувших при переправе. По приблизительным подсчетам батальон насчитывает в настоящий момент около 30 процентов своего боевого состава, в большинстве это усталые, ни к чему не способные люди…»

* * *

Солдаты, неся на плечах тяжелый пограничный столб, поднялись на вершину сопки. Глубоко под ними, стиснутая скалами, бросалась с высоты уступа вода, и брызги, подхватываемые ветром, доносились до них, стегали по лицам.

– Красота-то какая! – прервав восторженное молчание, сказал кто-то. – Да если бы это еще при солнце!..

Он сделал шаг к обрыву, чтобы лучше разглядеть падун. Сопровождавший солдат офицер погранслужбы сказал:

– Стоп! – и, опустившись на корточки, разрыхлил вокруг какой-то замшелой плиты землю. – Так и есть, – обрадованно засмеялся он, – могу поздравить вас с выходом на нашу старую границу с Норвегией!..

С одной стороны этой плиты было написано:

Н. 1826 г. 356

а с другой:

CXIV. 1826 г. 356

– Вот здесь, – сказал офицер, поднимаясь, – мы и поставим наш столб!..

* * *

Керженцев посмотрел, как ярко светятся в ночи раскаленные докрасна железные конструкции заводских корпусов, как обгорают среди огня станки обогатительной фабрики, сказал:

– Ладно, была бы голова, а шапка будет…

Стадухин присел к Лейноннену-Матти, признался душевно:

– Не думал я, что живым из этого Никеля выйду. Такого огня, как здесь, еще нигде не видел…

– Война, – отозвался пожилой ефрейтор и попросил у лейтенанта табачку для своей трубки. – Если не обижу, – добавил он.

– Ну, какая там обида, бери! Хорошо, хоть поселок не дали им сжечь, – сказал Стадухин, подумав.

Они долго сидели молча, отдыхая после тяжелого ночного боя. Гитлеровский фронт в Лапландии давно уже распался по всем швам. Но здесь, в районе никелевых рудников, немцы воевали так, точно еще надеялись на какое-то сверхчудо. Это сверхчудо, очевидно, должно было им помочь вывезти никелевую породу и сам никель, который остался лежать под открытым небом.

– И мне, что ли, закурить? – сказал Стадухин и, закурив, спросил: – Ну так что, Матти? Говоришь, на Киркенес теперь идем, за фиорды?

– Идем, – согласился Матти. – Уже недалеко…

* * *

Этот тонкостенный дом, как и многие дома в Нарвике, стоял на сваях, уходивших прямо в воду. Сразу же за окнами зимней веранды начиналось море. Но пахло не морем, а французским коньяком и подгнившими апельсинами. Золотистая кожура валялась повсюду, даже на разложенной вдоль стола карте. Киркенес на этой карте был обхвачен тремя черными обручами линий обороны, разрубленными в тех местах, где вдавались в сушу глубокие Бек-, Ланг – и Яр-фиорды…

– Итак, – сказал генерал, оборачиваясь на стук каблуков вошедшего адъютанта.

– Последняя оперативная сводка. Наши войска отступили на территорию Норвегии. Никель взят русскими. Они начали форсировать Пазвиг-эльв в ее среднем и верхнем течениях. Только что получены сведения с береговых постов о том, что их корабли высаживают матросов восточнее Яр-фиорда в направлении на город Крофтфетербург…

– Ну что ж, – сказал Дитм и, подойдя к дверям, выбросил в волны залива гнилой апельсин. – Я давно был готов к этому, только не предполагал, что русские осмелятся высаживать свои десанты так близко от Киркенеса…

На мгновение задержав взгляд на морском горизонте, лапланд-генерал увидел, как вдали разрубают темноту полярной ночи тонкие лучи прожекторов. Это рыскают в штормовом океане английские и американские крейсеры.