Океанский патруль. Том 1. Аскольдовцы - [44]

– А вот – семя, а вот жареное!..

– Кому – селедку, эх, и хороша же под водку!..

– Не проходите мимо – кофе «Прима»…

– Меняю хлеб на табак…

Но однажды среди этих голосов, возвещавших о настойчивых требованиях желудка, послышался старческий голос, который, казалось бы, должен прозвучать лишь на вершине сопки:

– Дамские босоножки… Кому нужны босоножки?

Этот голос принадлежал отставному боцману с рыболовного траулера «Аскольд» – Антону Захаровичу Мацуте. Босоножки, сработанные кустарным способом из пятнистых, как у тигра, шкур рыбы-зубатки, были выделаны прочно и красиво. Просил за них боцман недорого, и одна из бабок сказала ему:

– Шел бы ты наверх, родимый. Там больше дадут!

– Не могу, – ответил боцман, – у меня сердце плохое… высоко подниматься.

Он здесь же их продал, здесь же купил на вырученные деньги две банки тушенки, сахару и бутылку подсолнечного масла. А через три дня опять появился с новой парой босоножек. Тут его случайно встретил Алексей Найденов:

– Сам сделал, боцман?

– Сам. Только ты отойди, Алешка.

– Чего это ты на меня?

– Отойди, говорю. Я человек обиженный.

– Да разве я обидел тебя?

– Вы все меня обидели. Отойди…

Антон Захарович шмыгнул носом и отвел глаза в сторону:

– Не хочу я вас никого видеть. Вы от меня, старика, отказались. Ну, и что получилось?.. Ты думаешь, я ничего не вижу? Я все, брат, вижу…

– Да чего ты видишь-то, Антон Захарович?

– Сопли ваши вижу, – обозлился боцман. – Вот каждый раз, как посмотрю на тот берег, где вы стоите, и каждый раз ваши сопли вижу… Нет теперь в «Аскольде» внешности. Общего вида нет. Все равно что в бабе. И нарядна она, и платье хорошее, и серьги в ушах, и губы намалеваны, а вот нету в ней изюминки – нету, и все тут, хоть ты тресни!

– Я это Хмырову передам, – покорно согласился Найденов. – Он теперь за тебя крутится. Только не злись ты, старый хрен. Мы-то при чем здесь?..

Подошел покупатель, ткнул в туфли пальцем:

– Сколько?

– Пятьсот, – бесстрастно ответил боцман.

– Я первый подошел, – сказал Найденов, пытаясь набавить цену, чтобы помочь старику. – Я целый «кусок» кладу – тысячу!

Антон Захарович треснул матроса туфлей по голове и продал босоножки за пятьсот. Он ни разу еще не набавил и ни разу не сбавил цену. В этот день, сложив покупки в кошелку, он пришел домой и узнал, что у них гости…

* * *

– Ну и ничего страшного, – говорила Варенька, закрывая свою походную аптечку. – Просто у вас большая слабость. Это после блокады, после голода, после всего, что вам пришлось пережить. Но здесь такой здоровый океанский воздух, такие целительные полярные морозы; нормальное питание, новые люди – это все вас быстро поправит. Даю вам слово, вы еще будете работать, бегать и улыбаться гораздо чаще, чем сейчас. Ведь вы еще молоды, вам, наверное, всего лет тридцать!

Жена Никонова улыбнулась, дотронувшись до прохладной руки девушки.

– Мне всего двадцать семь, – сказала она. – Но дело не в этом. Я хочу сказать, доктор, большое спасибо, спасибо вам, всему «Аскольду» спасибо. Я очень рада, что о моем муже на корабле осталась хорошая память и меня не забывают аскольдовцы. И… спасибо вам, доктор!

– Не надо меня так величать. Зовите просто Варей. Меня все так зовут… А вас?

– Мое имя странное, – ответила жена Никонова. – Меня зовут Аглая…

Варенька скоро распрощалась, и Антон Захарович прошел в комнату к Аглае: женщина вот уже несколько дней, потрясенная и больная, не вставала с дивана.

– Это кто же такая будет? – полюбопытствовал боцман.

– Доктор. Аскольдовский доктор.

– Баба, значит, – хмуро заключил Мацута. – Теперь у них без моего глаза все по-новому. Может, не меня, так мою старуху в кочегары возьмут? Им только предложи – они примут…

Он тяжко вздохнул. Неприхотливые герани на окне тянулись бледными цветами ближе к промерзлым стеклам – жаждали света, тепла, солнца.

– А ты, – вдруг спросил боцман женщину, – женщина самостоятельная?

– Да, вроде так, – улыбнулась одними глазами Аглая – они у нее были синие-синие и на строгом бледном лице казались особенно прекрасными.

– Будешь теперь мужа ждать или своим путем пойдешь?

Женщина, помолчав, тихо ответила:

– У меня теперь один только путь: свой путь, но к нему. Только – к нему!

– Это хорошо, – согласился Антон Захарович и опять спросил: – Ты в работе-то чем берешь больше: головой или руками?

– Училась на зоотехника, – сказала Аглая. – Работа эта такая – когда как придется. Могу и руками… Не привыкать!

Он похлопал ее по худенькому плечу:

– Тебе встать надо. Доктора по частям все знают: где башка, где пуп, где кровь, где мозги. А всего человека им охватить трудно. Человек начинает иметь значение, когда он не лежит, а встанет. Я бы в больницах тоже лежать не давал. Ни к чему все это!.. Да ты не смейся над стариком, я правду говорю. Лежишь – у тебя одна забота: как бы лечь поудобнее. А ведь удобнее, чем в гробу, все равно никогда не ляжешь. Коли же ты встал, тогда и пойти хочется. А коли пошел – значит, надо уже не просто идти, а по делам идти. Так-то человек и выправляется!..

– Я встану, – пообещала Аглая. – Уже скоро. Встану…

Дверь открылась – вошла дочь Аглаи, держа в руках, словно куклу, большие песочные часы – единственную игрушку, которую ей могли предложить в этом бездетном доме.