Океан. Выпуск 6 - [107]

На ледоколе тем временем царило беспокойство: шутка ли, уже больше четырех часов «Красный медведь» не выходит на связь. Случилось несчастье? Где? При каких обстоятельствах? Неужели разбились? Неотлучно рядом с лучшим радистом ледокола Юдихиным сидел руководитель экспедиции Самойлович. Он неотрывно следил за выражением его лица. И вот что-то мелькнуло в глазах радиста. Он подправил настройку, наклонился всем корпусом вперед, как бы стараясь приблизиться к идущим издалека сигналам.

— Есть. Вылез.

— Кто вылез? — всполошился Самойлович.

— Тссс… — и начал записывать.

Это был «КМ», то есть «Красный медведь»:

«Начальнику экспедиции. Карта номер 300. Мальмгрен обнаружен широта 80 градусов 42 минуты долгота 25 градусов 45 минут на небольшом остроконечном торосе между весьма разреженным льдом (примерно в 28 милях от последней стоянки «Красина»). На льдине двое человек махали флагами, третий лежал навзничь. Сделали над ними пять кругов… далее чистая вода… группу Вильери обнаружить не могли… Туман мешает точно определиться. В конце пробега снесло шасси, сломаны два винта… Все здоровы… Считаю необходимым «Красину» срочно идти спасать Мальмгрена».

Последняя фраза радиограммы вызвала восхищение и восторг во всем мире. Ее вынесли в заголовки сотни газет за рубежом. Еще бы! Чухновский, оказавшийся на время в положении бедствующего, настаивал на оказании помощи прежде всего обнаруженной группе Мальмгрена. Отношение иностранцев к вполне обычному в нашем понятии поступку Бориса Чухновского вызвало недоумение у нашей общественности. Советские люди не удивлялись поступку Чухновского: а как же иначе?! Неужели кто-либо может поступить в подобном случае по-другому? Дальнейшие события говорят: да, могли!

11 июля утром ледокол «Красин» тяжело, с глухим ворчанием тронулся, ломая лед и медленно двигаясь вперед. Экипаж ледокола работал с невиданным подъемом — скорее вперед! Все знают: из лагеря Нобиле еще 30 мая ушло трое — Мальмгрен, Цаппи и Мариано. Девятнадцать часов на «Красине» никто не спал, не уходил с мостика. Все смотрели на белую пустыню с обманчивыми тенями торосов и темными пятнами тюленьих лунок. Сколько раз их принимали за людей!

Шли часы, росла тревога. Лишь в пять часов 12 июля вахтенный помощник капитана Брейнкопф долго всматривался в большой морской бинокль и вдруг закричал:

— Человек! Вижу человека!

Словно электрический ток прошел по сгрудившимся на деке. Все устремили взоры, куда показал второй помощник капитана.

— Нет, это тень от тороса!

— Да смотрите же лучше! Это определенно люди!

— Нет, нет! Это только кажется!

Но вскоре все уже ясно увидели человека. Он метался от одного края небольшой льдины к другому, то зачем-то наклонялся, то снова начинал махать руками. У его ног темнела фигура второго человека. Где же третий? На палубе гробовая тишина. Только раздается треск льда, который с шумом давит и раздвигает «Красин». Но к этому шуму все привыкли, его никто не слышит.

От винтов ледокола идет волна. Она раскачивает ненадежный островок спасения. Смолкают машины. Летит за борт штормтрап. По нему первыми спешат вниз секретарь экспедиции Иван Иванов и кочегар Александр Филиппов. Они перебрасывают к ледовому островку доску и попадают в объятия стоящего человека. Он падает на колени, целует руки и сапоги Филиппова. Тот, что лежит, блаженно улыбается и помахивает худой рукой. Иван Маркелович нагнулся над ним, чтобы помочь встать, а тот начал целовать его, схватил за ногу и что-то горячо заговорил на французском языке.

Подошел первый и на ломаном русском языке объяснил, что они не ели тринадцать суток. Он беспрерывно повторял: «Кушать, кушать!»

— Мальмгрен? Где третий? — спросили окружающие этих двоих матросы.

— Нет, нет! Цаппи, — сказал тот, который стоял, и ткнул себя в грудь. Затем красноречиво показывает рукой на лед: — Мальмгрен умер, а Мариано — хорошо.

Все поняли, что лежавшего зовут Мариано.

Картина была ошеломляющая: в небольшом снежном углублении на куске совершенно мокрого шерстяного одеяла лежал истощенный человек. Он был без шапки. На ногах у него только носки, сквозь дыры на брюках виднеются голые колени. Руки без перчаток, очень худые, костлявые. Двигаться он почти не мог, только слабо, по-детски улыбался и слегка махал правой рукой, чем выражал свой восторг.

Мариано на носилках поднесли к борту и краном подняли наверх. Цаппи под руки вели два красинца, но он все время порывался идти сам. Он даже смог самостоятельно подняться по штормтрапу.

Позже, помогая раздеваться Цаппи, Иван Маркелович Иванов видел, что он был обут в две пары тюленьих мокасин и две пары шерстяных носков. Под брезентовой рубашкой с капюшоном, про которую Цаппи сказал «Мальмгрен» — вторая меховая рубашка. Кроме них, вязаная поморская и трикотажная нижняя, двое брюк меховых и суконные. По внешнему осмотру и анализам, сделанным доктором экспедиции Антоном Владимировичем Средневским, Цаппи не ел дней пять, а Мариано значительно дольше.

Вот драма, разыгравшаяся на обломке льда. Драма человеческих отношений, перешедших в бесчеловечность: инстинкт сохранения жизни у более здорового и сильного подавил элементы человеколюбия, и слабого Мариано Цаппи обрек на гибель. Мало того, из последующих рассказов спасенных становится ясным, что Мариано, чувствуя скорый конец, предлагал Цаппи после его кончины употребить его в пищу и идти дальше. И кто знает, чем бы все это кончилось, если бы над ними не появились сперва красные звезды самолета Бориса Чухновского, а затем из-за торосов еще большие красные звезды на трубах ледокола «Красин».